это вынужденное упущение. В целом постепенное движение иллюстраций «Рая» происходит в сторону минимализма и, как мы видим в XXXII песне «Рая», стиранию предыдущего. По мере приближения к завершению своего проекта Боттичелли научился сообщать о Данте больше, рисуя меньше. Как и многое в жизни и творчестве художника, мы никогда не узнаем мотивов, по которым он оставил последний лист пустым. Теперь это еще одна из тайн Боттичелли, скрытая в сознании, которое к концу работы над дантовским циклом стало, по выражению самого автора «Божественной комедии», imparadisato, подобным раю[324].* * *
За несколько лет до своей смерти уже немощный иль Магнифико написал оду юности и чувственным удовольствиям: «Как прекрасна юность, / Которая вечно мимолетна, / Давайте наслаждаться моментом, / Ибо завтрашний день неясен». Этот период безудержной радости, должно быть, казался преждевременно состарившемуся и близкому к могиле Лоренцо чрезвычайно далеким. Языческие удовольствия, которые воспевал Лоренцо, могли показаться далекими и Флоренции, погрузившейся в гражданскую войну после смерти своего любимого принца. В 1496 году, через год после ухода французских войск, накал страстей принял совсем иной оборот, чем тот, что изобразил в своих стихах Лоренцо. Городские юноши и девушки, одетые в ангельски белые платья, стояли во главе толпы людей, несущих, по словам одного из очевидцев, «удивительное множество постыдных статуй и картин», а также «игральные карты и кости, арфы, лютни, цистры и подобные музыкальные инструменты, произведения Боккаччо»[325]. Толпу возглавлял сутулый монах, закутанный в объемный черный плащ. Этого человека с необычайно крупными чертами лица и глазами, уставшими от недосыпа и долгого чтения, никак нельзя было назвать красивым. Но если он говорил, мало кто мог устоять перед его словами.
Савонарола, безумный монах, возглавил грандиозный костер тщеславия – ритуал, во время которого он и его последователи бросали в очистительное пламя якобы безнравственные произведения искусства, книги, драгоценности и украшения, многие из которых были созданы в знаменитых городских боттегах. Когда-то Савонарола был доверенным лицом иль Магнифико, но потом стал презирать Медичи и особенно Лоренцо ди Пьерфранческо. «Я хочу показать вам [флорентийцам]., что ваше прошлое правительство [Медичи]. было чудовищным: у него голова льва, а спина и все остальные части – собаки. Голова льва, потому что лев хочет быть первым», – кричал он в одной из своих prediche, проповедей, обращенных к тысячам верующих, собравшихся в Санта-Мария-дель-Фьоре[326]. Теперь у Флоренции была духовная рок-звезда, вооруженная Библией и готовая к войне: культурной, политической и религиозной.
Напуганный популярностью Савонаролы среди народа и фанатизмом его последователей, папа Александр VI в начале 1495 года издал указ, запрещающий Савонароле проповедовать под страхом отлучения от Церкви. Но по настоятельной просьбе правящего совета Флоренции, Синьории, который был напуган гражданскими беспорядками, которые могли бы последовать за принудительным молчанием столь любимого Савонаролы, запрет был временно снят. К февралю 1495 года Савонарола вернулся на кафедру в Дуомо, а через год костры стали обычным явлением в городе.
Только одну книгу Савонарола не хотел сжигать. В своих речах он раз за разом ссылался на автора, который, как и он сам, осуждал флорентийцев за их скупость, коррупцию и мирскую жизнь: Данте Алигьери. Будучи доминиканцем, Савонарола принадлежал к ордену, прославленному Данте в «Раю» за его интеллектуальную строгость и боевое мастерство в защите христианской доктрины. Данте настолько уважал его, что назвал основателя ордена, святого Доминика, «святым атлетом» («santo atleta»), в своей оде доминиканским интеллектуальным достижениям, которые он противопоставил более эмоциональной вере, воплощенной «бедным маленьким человеком» («poverello») святым Франциском и его францисканцами[327].
Савонаролу и Данте объединяло не только доминиканство. Оба ненавидели материализм и любовь к деньгам, которые захватили город. Данте мечтал о Флоренции, свободной от господства могущественного флорина, и его эпическая поэма изобилует обвинениями сограждан в склонности к роскоши и потребительству, отнюдь не свойственным аскетичным флорентийцам, которые в былые времена якобы одевались в звериные шкуры и пояса из кости. Хотя Флоренция во времена Савонаролы была намного богаче и в целом имела более высокий уровень жизни, чем во времена Данте, монах не мог сказать ничего хорошего о своих современниках. Он осуждал торговлю по моральным и политическим соображениям, хотя некоторые из его предшественников-доминиканцев превозносили флорентийский талант к промышленности и банковскому делу, что вполне понятно, ведь это богатство служило основой для процветания городского ордена доминиканцев[328].
Савонарола и Данте обладали одним важным умением: они оба были мыслителями, умевшими блестяще разъяснять сложные вопросы широкой публике. Савонарола был одаренным оратором, излагавшим Священное Писание с таким пылом, что его глаза часто наполнялись слезами, когда он говорил. Как заявил один наблюдатель, Савонарола переносил своих слушателей в новый мир, в котором непонятные религиозные формулировки, погрязшие в педантичной риторике, обретали ослепительные жизненные краски.[329]. Между Данте и Савонаролой существовала еще одна связь, гарантировавшая, что «Божественная комедия» никогда не попадет на костер, – оба они питали слабость к апокалипсическим размышлениям. Они были поклонниками Иоахима Флорского, средневекового францисканца из Калабрии, который пророчил рождение новой, духовно чистой эпохи, которая восстанет из пепла разрушенного, развращенного мира. Данте отвел Иоахиму возвышенное духовное место в XXII песне «Рая», песне, в которой руководители орденов францисканцев и доминиканцев приходят, чтобы воспеть хвалу своим основателям. Данте удостоил Иоахима титула profeta, пророка, и это восхищение повторил Боккаччо в своем трактате «О знаменитых женщинах». Савонарола пошел еще дальше и на основе трудов Иоахима[330]. предсказал конец светского мира, особенно флорентийского с его чувственными произведениями искусства, и последующее духовное обновление.
Флорентийцам, ставшим свидетелями похода Карла VIII на город со швейцарскими наемниками, предсказание Савонаролы о том, что Флоренцию постигнет кара за ее грехи, должно быть, показалось пророческим. Примечательно, что именно Савонарола встретился с французским королем и его армией в 1494 году, выступая в качестве представителя Флоренции и убеждая Карла пощадить город. Это обращение наглядно продемонстрировало всем политическую смекалку Савонаролы и помогло заручиться поддержкой его антихудожественного призыва. Для наставника иль Магнифико Фичино и его коллег-неоплатоников красота была доказательством лучших качеств человека и отражала его стремление найти божественное в земном. Согласно этой точке зрения, красота была доказательством любви человека к Богу. Для Савонаролы красота, напротив, была идолопоклоннической ошибкой: она приковывала грешников к плоти и мешала их душам аскетически возноситься к небесам. Поэтому Боттичелли, художник, который, возможно, более других изображал неоплатоническую идею la bellezza, прекрасного, как знак любви небес, внезапно оказался зажатым между двумя враждующими лагерями, и это новое противоречие изменило его живопись.
В те жестокие годы, когда Савонарола был на пике популярности, Лоренцо ди Пьерфранческо и его брат Джованни пытались создать новую политическую партию, которая могла бы сдержать сопротивление последователей Савонаролы и не допустить возвращения сына иль Магнифико Пьеро из
