отдав ее неприятелю. Другие также поклепы на нас возводили. Из-за этого с такой большою силою и прислан был из Москвы воевода, чтобы нас, если бы в том была нужда, усмирить. Но потом понял воевода из слов и показаний горожан и мира, что мы спокойно и согласно с ними жили и что мы, напротив, от самих тех приставов весьма большие обиды терпели, а они сами, насильничая над женами и девками, гнусности творили. Да и прочие неприятности причиняли. Все это услышав, боярин известил сейчас же царя о том, что здесь делалось.
Другие так изображали дело, что боярин нарочно для обороны города и крепости был прислан, в ожидании появления какого-то войска. И в самом деле это было правдоподобным, потому что он приказал съезжаться всем окольным боярам, и для этого дела пушки разные привезли, также рогатины, которых несколько тысяч находилось в монастыре, были розданы горожанам.[240]
Дня 26. Отправили наших в дорогу, в Польшу ли, об этом мы не знаем. Общее число отправленных, то есть челяди пана воеводы — 37 человек, в число которых не хотели включить только 3 шляхтичей. Но в то время любой был бы очень рад назваться холопом, чтобы только уехать в отчизну и вырваться из неволи. Пана старосты красноставского слуг немало уехало — всего 18 человек; с Татарского двора — 9 купцов. Всех людей — 64. Лошадей им возвратили тех, которых в Ярославле взяли. Но у кого лошадей в Москве забрали, так же как и другие вещи, — их не возвратили и убытки не возместили, даже тем купцам, которые понесли потери на несколько сот тысяч, продав драгоценности Дмитрию и не получив за них платы.
Когда, распрощавшись с нами, они поехали, угощал их в городе воевода Салтыков медом и горилкою на прощание, так что напились все. Потом, каждому из них дав по рублю денег, приказал их проводить к столичному городу Москве.
Получили мы также от них тайное послание через несколько дней, присланное из монастыря святой Троицы, что в 12 милях от столичного города Москвы, такого содержания: “Si valetis, bene est, nos valemus. Expectamus vos in monasterio S. Trinitatis. Illustris Dominus Palatinus non ingredietur Moschoviam nisi cum paucis. Multa nova bona habemus. Tartari enim Crimenses et Casanienses bellum gerunt. Multa argumenta vitam comprobant”.[241].
Немало обрадовало нас это послание, но когда в дальнейшем ничего не последовало, и радость со временем прошла.
Дня 27. Прислал воевода Салтыков, чтобы встретился с ним пан воевода на дворе его, но пан воевода отговорился тем, что принимает лекарство. Поэтому Салтыков в другой раз прислал к нему приставов, извещая через них, что на то есть воля царская, чтобы глинских, всех, которые на Татарском дворе стояли, увезти в другой город, ибо “нам здесь с трудностями приходится на такое большое число людей пищу добывать”. Пан воевода сделал то, что должен был, — согласился на это, и глинские согласились. Все это произошло по вине быстроты нашей и горячной легкомысленности: нас теперь всего лишь несколькими сотнями “москвы” можно было одолеть.
В тот же день, в 4 часа ночи, загорелось в нашем дворе, так что сгорела изба и сени, а двое товарищей, которые там стояли, проснувшись, едва успели выскочить. Огонь занялся от свечи, которую забыл потушить один хлопец. Пожар был очень небезопасным, ибо под боком находились тесные строения покоев пана старосты красноставского. Как видно, спали его люди, будучи полностью правыми перед Богом. Господь Бог защитил, дальше не перекинулось.
Дня 29. Дошло до нас также, наши писали сюда, что пана воеводу с панами старостою красноставским и старостою луковским возьмут на переговоры. А других с царицей оставят в Ярославле. Удивительные между нами в те дни были сомнения и тревоги, одни из нас радовались, говоря, что приближается утешение, а другие считали, что — тоска и неволя. А более всего нас удручало, что других наших должны были везти дальше. В тот же день снова их известили об отъезде в более отдаленную крепость. Рассказывали также о великих трудностях в Москве из-за жестокой войны. И что тех, которых обещали везти в Польшу, там задержали. Удивлялись мы таким козням и ожидали дальнейших потрясений.
Раздел 4
Апрель
Дня 1. Дворжицкого с товарищами его и со всеми, которые под его началом стояли в Татарском дворе, проводили в другую крепость. Сказали нам, что в Вологду, которая еще далее за Ярославлем в 36 милях. Всего было 37 человек. А пана Яна Кемеровского и пана Владислава Мутыну, обоих, по просьбе пана воеводы, оставили при нем с одним пахоликом, товарищами и несколькими возницами.
В тот же день пришло известие, что какие-то люди наступают на валы Ярославля. А поэтому крепость снабдили хорошо огнестрельным оружием, и сюда съехалось очень много бояр для ее обороны. Оставались в таким положении в течение недели, а потом снова разъехались.
Дня 6. Возместили пану воеводе и двору его издержки за пропитание, которое он сам себе доставал. Заплатили деньгами, а именно за 22 дня 278 злотых и два гроша. Сверх того пива 470 ведер и горилки 17 ведер. Панам старостам отдали, кому что приходилось, в соответствии с подсчетами. В тот же день приказали составить реестр, вписав в него как тех, кто остался, так и тех, которых отослали.
Дня 12. Рано утром началась частная стрельба. Говорят, что этого требует вера. Дело происходило в Великий Четверг. То же было за несколько дней до этого, а именно за 4 дня, на Благовещение Девы Марии, по их календарю.[242] Потом Михаил Салтыков уехал в деревню, чтобы там встретить Пасху.
Дня 13. Был у нас старшим городским приставом некий Роман, того от нас взяли, а на его место дали другого, прозвищем Афанасия Мелекс[е]ховича.
Дня 15. Пасха, по милости Божьей, наступила, хотя и не очень урожайная, ибо вместо калачей только хлеб мы ели, а у других и того было мало. Но все-таки спокойная и свободная от тревог и известий Пасха.
Дня 18. Пришли из крепости Корелы 150 новых стрельцов, на смену тем, что нас стерегли. А тех, которые от нас убегали, высекли кнутом там же, в Кореле. После их прибытия надежда наша на скорое освобождение ослабела. Тем более, что кого-то из нас обещали отделить от всех и послать еще в другую крепость.
В тот же день Михаил Салтыков возвратился оттуда, где встречал
