Книга Блаженная - Белла Ворон

уши? Не знаю, не знаю… Он слишком простой. Слишком незамысловатый. А Лике драму подавай. Сколько я не напрягала воображение, не могла представить, что у этого милого парня имеется особая связь с какой-то женщиной. Мне кажется, ему кроме работы вообще ничего не интересно. Все его тайны здесь, на стеллажах и мольбертах. Впрочем, может он имел в виду свою маму?

Я еле сдержала хихиканье, так позабавила меня эта мысль.

Ладно, Александр, понаблюдаем за тобой. Начало нашего разговора получилось удачным. Надо продолжать в том же духе. Я решила использовать неприкрытую лесть — не знаю ни одного художника, на которого она бы не подействовала.

— Я получила сегодня втык от Анны Сергеевны… — поделилась я, — когда зависла перед галереей. Уже сколько раз ее видела, а мимо пройти не получается. Потрясающие фотографии! Живые…

Александр расцвел.

— Ну что вы! Я просто любитель. Тут все дело в лицах.

— Фотогеничные?

— Не только. Важна наполненность. Второе дно. Шлейф прошлого. — объяснял Александр, затаившись позади штатива.

— Вы уже снимаете?

— Не обращайте внимания на камеру. Давайте просто разговаривать. Мы же хотим живых снимков…

— Давайте разговаривать… Я вот заметила, что фотографии Бориса Павловича почему-то нет в галерее.

— Чуть повыше подбородок… Он не фотографируется.

— Хм. А почему?

— Теперь на тот стеллаж слева посмотрите. На банку с охрой. Не знаю. Категорически отказывается.

— Может считает, что плохо получается…

— Может быть… Перечислите месяцы в обратном порядке.

— Что?

— Отлично! Перечисляйте! Декабрь…

— Ноябрь… — вспомнила я, — Похоже, это у него фамильная причуда.

— Вы о чем?

— Октябрь… Портрет его предка тоже, судя по всему, не сохранился. Сентябрь… Портреты актеров есть, а владельца усадьбы нет. Может пра-прадедушка Каргопольский тоже не любил позировать?

— Портреты актеров моих рук дело. Я их написал по своим же снимкам.

— Да что вы! Я решила, что это подлинные… Это потрясающе. То есть… подождите… Мне же говорили, что актеров подбирали…

— Вот так! Замрите! Что вы говорите?

— Говорю — август, июль…

Я подумала, что не стоит перегружать человека информацией. Чем меньше он знает, тем больше расскажет.

— Но как же вы писали Марфу? У вас ведь нет моей фотографии.

— Марфу я не писал. Это был единственный сохранившийся портрет. Борис Палыч дал. Голову чуть вправо, а смотрите на меня…Остальных просил написать в том же стиле. Только одежду сделать крестьянскую. Обычно актеров изображали в костюмах со спектаклей.

— А каким чудом сохранился портрет Марфы? Он был в музее?

Еще немного, и я вывихну либо шею, либо глаза. Но я не подавала вида. Зачем отвлекать занятого человека, тем более такого разговорчивого?

— Вы не поверите. В подвале. Есть один закуток. Он там законсервировался как в пирамиде. Кстати, уже можно отмереть.

— Подвалы же подтапливает. — заметила я, растирая затекшую шею, — Как он мог там сохраниться?

— В подвалах сухо.

— А Федя говорил — мокро… Поэтому их и закрыли.

— Феди здесь не было, когда вскрывали подвалы. А закрыли их совсем не поэтому.

— Почему же?

— Амурчик на потолке в вас целится из лука.

Я с улыбкой посмотрела на Амурчика и удостоилась похвалы за одухотворенное лицо.

— Так почему закрыли подвалы?

— Зачем это вам? — Александр в первый раз за фотосессию посмотрел на меня не через объектив.

— Не зачем… — растерялась я, — просто… я обожаю всякие подземные лабиринты!

— Вот поэтому их и закрыли. — Александр снова нырнул за камеру. — Сейчас просто сидите как вам удобно и думайте о чем хотите.

Я уронила руки между колен, мой рассеянный взгляд пополз по стене, зацепился за ярко-зеленую бутылочку на стеллаже.

Снова все мутно и непонятно. Актеры. Портреты. Подвалы. Почему все говорят разное? Почему не фотографируется Каргопольский? Блажь? Чудинка богатого и эксцентричного человека? Или… он не хочет, чтобы его имя было связано с этим лицом? Почему не хочет… О, Господи! Я поймала потерянную мысль! Это наша с Мишкой безумная версия, что Каргопольский вовсе не Каргопольский.

— Тина, вас фотографировать одно удовольствие. Очень живое лицо. Постоянно меняется выражение…

— Спасибо, я в курсе. — проворчала я, — Мне от этого один вред. Ничего не удается сохранить в секрете.

Версия, конечно, безумная, прямо-таки киношная, но… надо будет поискать в интернете что-нибудь о Каргопольском. Странно, что мне это не пришло в голову раньше. В наше время сложно хоть где-нибудь не засветиться. Тем более, Борис Палыч личность отчасти медийная…

Я молодец, что прихватила с собой ноутбук. Надеюсь, мне шепнут по секрету пароль от вайфая.

В “Вороньем приюте” куда ни сунься, везде туман. Призрак то есть, то нет его. Кости то ищут, то не ищут. В подвалах то мокро, то сухо. Туман вокруг усадьбы…

— Сейчас было прекрасное лицо. Ракурс как у портрета. И выражение похожее. Интересно, о чем вы задумались?

— Я?… О странностях и противоречиях этого мира. И о тумане вокруг усадьбы.

— Думайте о них почаще. Вы становитесь нереально красивая.

А на сцене тем временем шла примерка. В центре стояла Даша, высокая, красивая брюнетка. Насколько я помню, она играет мадам де Турвель, ту самую, в которую должен без памяти влюбиться Вальмон, то есть наш драгоценный Аркадий. Яна вилась вокруг красивой Даши, раскладывая на ее плечах что-то воздушное и белоснежное. Я присела на краешек первого ряда возле Лики. Она мельком взглянула на меня и отвернулась.

— Привет! — шепнула я.

Лика кивнула не поворачивая головы.

— Что тут творится?

— Нужно срочно примерить платье Турвель. — холодновато ответила Лика, глядя на сцену.

— Вместо репетиции?

— Нет. Просто платье работает в сцене.

— как это?

— Вот эта белая тряпочка должна слететь сама собой от легкого прикосновения. В момент когда Вальмон попытается обнять Турвель.

Я залюбовалась Яниной работой. Идея с косынкой эффектная, и исполнение, судя по всему, будет достойным.

Платье из жесткой ткани глубокого чернильного цвета

охватывало Дашину талию, и роскошными сладками обрушивалось к ее ногам. Даша выглядела в нем потрясающе красивой и безнадежно хрупкой, а белая воздушная косынка довершала впечатление уязвимости. Такоие платья помогают актрисам играть. Если его придумала и сшила Яна, то мне понятно, почему ее со всеми странностями, патологической ревностью и тягой к скандалам не увольняют из театра. Это действительно Моцарт швейной машинки.

Хотя мне ее работа скорее напомнила скульптора в припадке вдохновения.

Яна танцевала вокруг Даши как кобра. Шаг назад — цепкий взгляд прищуренных глаз — бросок вперед, манипуляции со складками муслина, укол булавки. Это зрелище завораживало. В зале стояла тишина.

Яна сделала очередной шаг назад, несколько секунд стояла неподвижно и обернулась в зал, видимо желая насладиться впечатлением публики. Ее лицо, озаренное светом творческой лихорадки,