повосхищаться его, Моцарта, талантами.
Он сыграет им на пианино, да-да! И неважно, что к занятиям он приступил два дня назад, а впереди всего четыре. Поднимаясь на вершину, надо ставить цель — базовый лагерь, например, там отдых, акклиматизация — и опять вперед и вверх. Так и тут: за четыре дня он должен выучить одну мелодию. Он даже решил, какую. Дело в том, что в каждой семье со стажем есть свои, только супругам понятные шутки и приколы. У Берштейнов и Моцарта с Анной они тоже были, и разумеется, музыкальные. У них с Анной была «семейная» мелодия — про гусей. У Бэллы Марковны и Иосифа Самуиловича таковая тоже была. Основатель местного академического симфонического оркестра и целой школы оперно-симфонического дирижирования Иосиф Берштейн, с пяти лет игравший на скрипке, закончивший две консерватории, Одесскую (неблагозвучно называвшуюся тогда Муздрамин) и Московскую, на всех семейных праздниках исполнял обязательный сольный номер — жестокий советский романс про Марусю Климову. Естественно, под аккомпанемент Моцарта, что дополнительно усиливало абсурд ситуации.
Петь Иосиф Самуилович не умел совершенно, имея дребезжащий слабый тенорок, поэтому пронимал аудиторию до печенок серьезностью и мелодраматизмом, начиная эпически:
— Прибыла в Одессу банда из Ростова,
В банде были урки, шулера.
Банда занималась темными делами,
И за ней следила Губчека.
Припев разрешалось подхватывать всем, и поначалу принимались дружно, даже дети:
— Мурка, ты ж мой муреночек,
Мурка, ты ж мой котеночек…
По ходу повествования Иосиф Самуилович изображал в лицах, как злые урки до дрожи в коленках боялись вышеупомянутой Мурки, как именно «пошел на дело» интеллигентный вор Рабинович, и как Мурка, сидя за столиком в ресторане, поправляла спрятанный под юбкой огромный наган, который то и дело норовил выпасть. В этом месте Моцарту приходилось делать большой проигрыш (ум-па, ум-па, ум-па), потому что Иосиф Самуилович вопрошал в прозе, обращаясь к слушателям:
— И кто мне скажет, зачем она пошла в ресторан в спецодежде? Там более у нас в Одессе, где все друг друга знают?! Она бы еще по Привозу в комиссарской кожанке прошлась!
(Еще несколько ум-па, ум-па, ум-па чтобы переждать хохот аудитории).
Дальше исполнение набирало силу и драматизм, и когда на словах:
— Слушай, в чем же дело?
Что ты не имела,
Разве я тебя не одевал?!
Кольца и браслеты, юбки и жакеты
Разве я тебе не добывал? — он срывался на фальцет и, картинно заламывая руки, обращался к любимой супруге (которая и в самом деле имела слабость к браслетам и кольцам), большинство слушателей уже не могло петь, и очередной припев под общий хохот народный артист РСФСР исполнял уже соло или дуэтом с Моцартом.
Этот концертный номер, за долгие годы отшлифованный до мельчайших деталей и все же допускающий импровизацию, никогда не надоедал слушателям и всегда был гвоздем программы.
Ну так вот «Мурку» он им и сыграет. Задача не так сложна, как кажется, хотя бы потому, что дебютант решил сжульничать. Ничего, ради благой цели можно. В рамках теоретической подготовки к восхождению на музыкальный Олимп он еще вчера нашел сайт, на котором предлагалось выучить любую мелодию следующим обрезом: на экране одинокий указательный палец поочередно нажимал необходимые клавиши, клавиши были, в свою очередь пронумерованы, последовательность нажатий указана ниже. Евгений Германович схему переписал, на клавиши наклеил бумажки с номерами. И приступил к репетициям. Он занимался, как когда-то Лена перед поступлением в консерваторию — по несколько часов в день. Раумеется, к субботе вершина покорилась.
— Женечка! Ну наконец-то! Заждались! Ты чего опаздываешь? Водка согрелась! Я тебе покажу водку, начинается уже! Можно я тебя расцелую? Сто лет не виделись! Какие сто, ладно врать-то, в июле Саша приезжал в отпуск, тогда и виделись. Не в отпуск, а на побывку, он же солдат! О, а я показывала тебе ту фотку, где он с автоматом? Боже, не говорите мне про армию, а то я не доживу до вечера! Мамочка, не волнуйся, там за ними следят, и на выходные домой отпускают. Там война, Боже мой, Боже мой! Там всегда война, и ничего, обходится, не волнуйся! Дядя Женя, а вы гитару принесли? Женя, да проходи уже, что ты встал в дверях?! — все говорили одновременно и о разном, тормошили Моцарта, усаживали за стол, несли недостающие салаты, пристраивали в вазу букеты, давали другу советы и создавали шум и суету, о которых Моцарт, оказывается, ужасно соскучился в своем вынужденном одиночестве.
Он поцеловал руку теще, пожал руки своякам и племяннику, расцеловался с желающими этого дамами (образовалась маленькая очередь) и, наконец, уселся за стол, поймав себя на том, что улыбается, как человек, попавший под теплый и веселый июльский дождик. К тому же он знал, что его триумф впереди, и предвкушал этот момент, как отличник ждет заслуженную пятерку за контрольную работу.
Этот вожделенный миг настал, когда возникла пауза между горячим и тортом. Сытые, расслабившиеся и обменявшиеся первой важной информацией гости пребывали в ленивом размышлении — затеять ли игру в лото или уже попросить Моцарта взять гитару. И лото, и пение были обязательными пунктами программы, данный конфликт хорошего с лучшим каждый раз разрешался по-разному. На этот раз, едва начали поступать первые робкие предложения насчет лото, Евгений Германович решил взять дело в свои руки. Он молча встал и, описав круг по комнате, как бы случайно оказался возле пианино. Остановился, сел рядом, поднял тяжелую крышку, как бы рассматривая, и было, чем полюбоваться — фортепиано было старинным, с подсвечниками, лак кое-где облупился, костяные клавиши не сверкали пластмассовой белизной, и звук был немного приглушенный, едва уловимо дребезжащий. Когда Бэлла Марковна и Иосиф Самуилович работали, а девочки учились сперва в музыкальной десятилетке, потом в консерватории, этот инструмент стоял в спальне хозяев, и был, как говорили, на заслуженном отдыхе, а на ниве образования трудилось другое пианино, советских времен, чехословацкое, добытое, разумеется, по великому блату. Когда пора ученичества прошла, «новодел» передали по наследству подрастающему поколению пианистов, а его старший товарищ вернулся на свое место в гостиной и доживал свой век в почете и уважении, и уж теперь-то на нем играли только изредка и только дипломированные специалисты. Расстаться с ним никто не помышлял, потому что оно приехало из Одессы вместе с юным Иосей Берштейном в довоенный Свердловск в далеком тысяча девятьсот тридцать шестом, и за это годы стало членом семьи.
И вот теперь на нем будет играть Моцарт. Моцарт будет играть на нем «Мурку». Играть в честь его старого хозяина — одессита и большого поклонника вышеупомянутого
