профессор заполняли блокноты своими цифрами и данными о насекомо-подобных существах. Поскольку моей основной задачей была фотографическая документация экспедиции, а моя фотолаборатория и прочее оборудование остались в вездеходах, у меня было мало практических дел, помимо обслуживания камер и фотосъемки. Поэтому я часто исполнял обязанности носильщика или секретаря при ком-либо из моих коллег.
По правде говоря, это было приятное занятие, так как я находил наше окружение крайне угнетающим, хоть и не высказывал своих опасений вслух. Моральный дух небольшой группы мог от этого пострадать, и я был достаточно опытен, чтобы скрывать от товарищей свои истинные чувства. Холден уже перенес значительное потрясение, и я знал, что его нервы все еще на пределе.
На следующий день, когда мы все были в Галерее мумий, Прескотт случайно уронил молоток. Звук поразил меня — по огромной галерее странным эхом прокатился металлический грохот — но воздействие его на Холдена было невероятным.
Он отшатнулся, зажал уши руками и буквально съежился у стены туннеля. Я подошел к нему и мягко взял его за плечо; он повернул ко мне лицо, с которого исчезли все краски. Мне это не понравилось, тем более что впереди, к сожалению, могло быть еще хуже. Профессор был полон решимости двигаться дальше, к какой бы цели в конечном итоге ни вели эти бесконечные дьявольские туннели. Нам оставалось только следовать за ним и надеяться на лучшее. Справедливости ради я должен сказать, что Скарсдейл, Ван Дамм и даже Прескотт были сделаны из более прочного материала. Их энтузиазм редко ослабевал, хотя, как я уже говорил, бывали случаи, когда и их интерес к нашему приключению временно падал.
На третий день, когда записные книжки были заполнены множеством накопившихся данных, Скарсдейл отдал приказ сворачивать лагерь. В Четвертом лагере мы оставили только ящик с тяжелыми припасами, которые профессор пометил как излишние, и маленький вымпел на металлическом флагштоке — символ экспедиции.
Все предметы потяжелее, включая пулемет, мы погрузили на тележку; тащить ее во время утреннего перехода выпало нам с Прескоттом, и ни один из нас не торопился начать подъем по длинным и крутым ступеням, ведущим в Галерею мумий. Однако задача оказалась более легкой, чем мы ожидали, поскольку вопрос в основном сводился к сноровке; вскоре мы с Прескоттом научились достаточно ловко поднимать тележку на ступени гигантской лестницы. Рюкзаки на наших спинах в определенной степени уравновешивали этот груз, и пока остальные прогуливались впереди — точный термин в данных обстоятельствах, — мы волокли и тащили тележку позади, зная, что днем настанет наша очередь отдыхать.
В конце концов мы спустились по большому лестничному пролету на другом конце галереи и нас окутали легкие клубы тумана, поднятые усилившимся ветром. Было отрадно оставить позади камеру с забальзамированными существами, пусть мы и направлялись в неизвестность, и мы с Прескоттом несколько раз рисковали опрокинуть тележку, беззаботно спускаясь по ступеням.
Ван Дамм продолжал вести свои записи и, когда мы снова оказались на ровном месте, объявил, что эта вторая лестница была математически точной копией первой; между ними не было разницы и в четверть дюйма. Сам я не мог понять значения этого открытия, но оно еще раз подчеркивало фантастическую точность неизвестных строителей этих мрачных зданий. Каждая лестница, как торжественно сообщил Ван Дамм, имела ровно сорок ступеней. Таким образом, вся Галерея мумий и два пролета лестниц занимали почти 4000 футов в длину, что, по мнению Ван Дамма, должно было стать рекордом в этой области.
Конечно, нам с Прескоттом казалось, что мы преодолели эти 4000 футов не один раз, а несколько. В полдень Скарсдейл любезно объявил привал, чтобы я и мой спутник могли отдохнуть. Сидя на своих рюкзаках и прислонившись спинами к тележке, мы пили желанный черный кофе и с благодарностью жевали энергетические бисквиты специального производства. Наш временный лагерь располагался примерно в ста футах от ступеней выхода, на теплом, сухом каменном полу. Теперь, когда мы покинули огромное каменное здание, свет снова стал ярче, но свод каверны на огромной высоте над нами был скрыт клубящимся туманом; разбрасываемый ветром в разные стороны, туман кружился и мерцал, отчего все вокруг казалось нереальным, как сон.
Действительно, мне часто казалось (уверен, мои спутники тоже иногда испытывали это чувство), что вся наша экспедиция была своего рода сном или даже кошмаром, апокрифическим видением, в котором мы двигались все дальше и дальше через пещеры самой темной ночи к какому-то ужасному подземному месту назначения на устрашающей глубине под поверхностью родной нам земли.
Ветер, все еще теплый, порывисто дул с севера, но теперь словно издавал слабый, отдающийся эхом стон, который с тихим шелестом долетал до нас по равнине и вдоль каменных стен коридоров. Клубы тумана образовывали странные узоры в потревоженном воздухе и меняли форму в головокружительном калейдоскопе; не будь у нас компасов, мы, несомненно, быстро заблудились бы.
2
Во второй половине дня, ориентируясь по компасу, мы двинулись строго на север. Около мили мы шли вверх и вниз по волнистой поверхности, похожей на овраг по своим очертаниям; преодолевать ее оказалось не так сложно, хотя тележка иногда доставляла нам некоторые неудобства, когда колеса застревали на неровностях склона. Туман не рассеивался, и мы почти ничего не видели вокруг, но местность настолько резко контрастировала с прежней, что мы чувствовали себя подобно покорителям Эвереста в момент, когда те выходят из тропических лесов предгорий к зоне вечных снегов.
Видимость составляла около тридцати футов, и во время двухчасового перерыва, когда мы проглотили довольно сытную еду, приготовленную химическим способом на одной из печей, Скарсдейл убедил меня сделать несколько фотографий наиболее вычурных скальных образований. Затем, осторожно нащупывая путь, мы прошли еще милю или две, причем Ван Дамм часто обращался к компасу. Однажды нам показалось, что мы слышим вдалеке плеск воды, но мы не смогли определить местонахождение источника звука, который как будто менял положение — без сомнения, звук искажался из-за окутывающего местность тумана. Ван Дамм и Скарсдейл деловито строчили в блокнотах, а раз или два Прескотт, который, как и я, был теперь освобожден от тележки, нарушил монотонность нашего марша, пытаясь отбить образцы камней своим маленьким геологическим молотком. Не могу припомнить, чтобы у него когда-либо это получилось — такими твердыми были пласты. С породой такой твердости никто из нас прежде не сталкивался.
Это было, возможно, самой удивительной вещью, с какой мы столкнулись в Большой северной экспедиции, за исключением двух великих абсолютов нашего начинания, к которым мы всегда мысленно возвращались в конце каждого
