когда мы карабкались по скалам, и старалась держаться подальше от края пропасти. Вот и на этой фотографии она неуклюже, в неестественной позе сидит на камне: одна нога вытянута, другая — поджата, локоть на колене, рука подпирает подбородок.
Я шевелю мышью и с облегчением вижу, что монитор оживает без запроса пароля. Фотография на рабочем столе — пейзаж, какой-то тропический остров на закате, на его фоне с кропотливой аккуратностью размещены папки. Я делаю поиск по файлам, вводя ключевые слова одно за другим — «Джули», «фонд», «попечители», «пожертвование», «вознаграждение», — рассчитывая, что где-то есть электронная таблица, в которой зафиксированы все приходы и расходы, связанные с поиском. Или, по крайней мере, файл с контактной информацией попечителей. Ничего не выходит, и я задаюсь вопросом: не занималась ли Джули в последнее время такими же поисками? Если так, то ей повезло не больше моего. Я открываю веб-браузер и проверяю историю: пусто. А учитывая недавнее признание дочери, что она искала свое дело в Интернете, напрашивается неприятная догадка: не сама ли она почистила историю браузера?
Отбросив эту мысль, я начинаю выдвигать ящики стола, но натыкаюсь только на мусор: засохшие маркеры, резинки, скрепки. В боковом ящике лежат стопки пустых налоговых бланков, от одного взгляда на которые у меня кружится голова. Я задвигаю этот ящик как можно тише и дергаю за ручку другого. Заперт.
Вот черт.
Зачем нужен пароль на компьютере, если вся информация хранится под замком в бумажном виде? Наверняка там лежат банковские файлы его клиентов — строго конфиденциальные. Каким-то шестым чувством я ощущаю уверенность, что документы фонда Джули тоже находятся именно в этом ящике. Мне кажется, я видела у Тома на цепочке ключ от него, но, вероятно, где-то есть запасной. Я выдвигаю другие ящики, чтобы убедиться, что среди ластиков и скрепок нет миниатюрного ключа, но ничего не нахожу. Нетерпеливо поднимаю перегородки разделителей и заглядываю под формованный пластик, где много пыли, но ключа тоже нет. Как можно что-то найти, если в столе почти пусто?
Шорох позади заставляет меня резко обернуться и тут же вздрогнуть от громкого скрипа кресла. Джули перевернулась на другой бок, лицом ко мне, но глаза у нее по-прежнему закрыты, и после бессвязного шепота и вздоха она снова затихает. Или только притворяется? Может, она исподтишка наблюдала за мной? И закрыла глаза, когда я обернулась? Я замираю, руки и ноги немеют в ожидании следующего движения дочери. И сразу же до меня доходит, что теперь конспирация не имеет смысла. Если Джули меня засекла, я вполне могу взять то, за чем пришла. А если не засекла, то тем более. Я еще раз напрягаюсь, чтобы сообразить, где может быть тайник с ключом.
Я никогда не считала себя великим шпионом. Если вы думаете, что после исчезновения Джули я стала следить за Джейн как ястреб, пролистывать контакты у нее в телефоне, читать историю эсэмэсок и ее дневник, то нет, это не так. Хотя и дневник Джули, который вдоль и поперек изучила полиция, не содержал ничего более интересного, чем расписание тренировок по бегу и запись домашних заданий, а еще был разрисован сердечками. Я всегда считала, что, сопротивляясь желанию следить за Джейн, уважаю ее частную жизнь. Теперь я понимаю, что такого желания у меня никогда и не было; я просто ничего не хотела знать про нее. Бунтарство Джейн меня не беспокоило. Здоровое проявление пропорционально развивающейся личности — постоянно перекрашиваемые волосы, пирсинг. Все напоказ, даже шпионить не надо. Я считала разумным позволить дочери иметь собственный мир, хлопать дверью и слушать любимую музыку, и тогда она однажды все поймет и поблагодарит меня за то, что я не нарушала ее личное пространство. Теперь, когда Джейн покинула дом, город и штат, я понимаю: она отчаянно хотела, чтобы я вмешалась. Я вспоминаю стопку блокнотов, которые она выносила сегодня утром. Это же ее дневники! Она нарочно оставила дома старые дневники, когда уехала в университет. Оставила их для меня, чтобы я нашла. И вот теперь, когда я знаю, насколько Джейн нуждалась в матери, уже слишком поздно.
Тут я вдруг понимаю, где находится ключ, догадываюсь, где Том прячет его не только от целого мира, но и конкретно от меня. Он положил его в самое последнее место, куда мне захотелось бы заглянуть.
Я тянусь к снимку Джули, поворачиваю рамку и с обратной стороны нахожу ключ, засунутый под один из металлических зажимов, которые держат фотографию. Я вытаскиваю его — и открываю ящик, в глубине которого, за стопкой финансовых бумаг, обнаруживаю немаркированную папку. Вытаскиваю ее. Передвигаю оставшиеся папки так, чтобы замаскировать пропажу одной из них, запираю ящик, кладу ключ на место и выхожу вместе со своей находкой, быстро и бесшумно, закрыв за собой дверь в комнату, наполненную теплым, сонным дыханием Джули.
Что я надеюсь найти в этой пыльной папке? Газетные вырезки, нашу переписку с родительским комитетом, СМИ и правоохранительными органами? Вместо этого я вижу несколько скрепленных вместе бланков, сложенных, потому что они больше размера письма: это банковские документы для создания фонда. Я просматриваю их, но текст написан профессиональным языком, который мало мне понятен. Есть и другие бумаги, развернув которые я обнаруживаю нотариально заверенную подпись администратора фонда: Альма Жозефина Руис. Понятия не имею, кто это, знаю только, что она держит в руках финансовые нити фонда. Цифры меня впечатляют: двести сорок тысяч долларов пожертвований, собранных в 2008 году. Кто знает, что теперь осталось от этой суммы? Но, возможно, денег хватит, чтобы оплатить заявку в университет или даже несколько лет учебы, если Джули удастся поступить?
Я не помню Альму. Но я почти ничего не помню из того периода. Я много пила, спала целыми днями, принимала снотворное, чтобы спать и по ночам, после того как проспала весь день. А главное, я не желала знать никаких подробностей. Мне хотелось одного: чтобы меня оставили в покое.
Теперь, впервые столкнувшись с тем, от чего я отстранилась, выраженным в долларовом эквиваленте, я понимаю, что заслужила нынешнее одиночество.
Смотрю на часы и гадаю, когда Том вернется домой. Раньше он ходил по воскресеньям в группу поддержки родителей пропавших детей. Но неужели он до сих пор ее посещает, раз Джули нашлась? Да и пустят ли его туда? Каково тому, чьи молитвы услышаны, сидеть среди людей, дети которых пропали без вести и не нашлись?
И тут я вспоминаю.
«Обратитесь к Альме, если вы видели этого ребенка» — вот что было
