финском, но периодически пересыпал его словечками вроде «че» или «типа» и другими, которые используют подростки моего возраста. Возможно, он пытался произвести впечатление молодого, современного и вообще такого интересного чувака.
«Ну ты же понимаешь», – произнес он пару раз.
Мне надо было сосредотачиваться, чтобы понимать хоть что-то, о чем он рассуждал.
Вино было темным и вязким, как кровь. Я немного пригубила, но мне не понравилось. Я больше не хотела его пить.
«Садись сюда поближе, – попросил он. – Садись же».
Я придвинулась по дивану ближе.
«Еще чуть-чуть ближе».
П. Э. держал в одной руке бокал, а другой гладил мои волосы. Указательным пальцем он провел по моей щеке.
«Ты милая, – сказал он. – Может, выпьешь еще вина?»
Я не хочу вспоминать, что произошло дальше. Я даже вам не очень хочу это рассказывать, мои дорогие пушистики, потому что это вас, вероятно, расстроит.
Скажу только, что после того, как мы посидели немного рядом, он погладил мои руки и щеки, а потом придвинулся близко к моему лицу и спросил, может ли поцеловать меня.
Я усмехнулась.
А потом он…
Следует ли мне рассказывать?
Вы, звери, вылизываете друг друга. Вы, мои дорогие плюшевые друзья. Выгрызаете блох из шкурок, оказываете дружеские услуги, вылизывая попу товарищу.
Ну вы поняли.
Этот мужчина целовал меня. Сначала в щеку. Я отклонила голову, но это только завело его, и он начал облизывать мне ухо, как какая-нибудь тупая дворняга. (Нет, Гав, не пойми меня неправильно! Ты не тупой. Совсем нет!)
Он поведал, чего он хочет. Он хотел делать со мной то, что делают друг с другом животные.
Штуки, которые вы делаете. Для вас это было бы, конечно же, абсолютно естественно.
В автомате я купила билет на последний поезд. Занавески мятного цвета, синие круги и желтые точки на обивке сидений. Кое-где уставшие путники. У кого-то с собой рюкзак, гитара на верхней полке, одна потрепанная спортивная сумка. Слипающиеся глаза, слюна сонно течет по подбородку.
Счастливые.
Поезд шел сквозь черную ночь и останавливался на маленьких станциях, на которых никто не входил. За окнами темнота. Много темноты.
Внутри у меня был ком, и кузнец железных рельс выковывал его все больше. Ком был там с недавних пор и не соглашался никуда укатываться. Были дни, когда я его совсем не чувствовала, как будто его там и не было, но потом он сам заявлял о своем присутствии – давил изнутри на грудную клетку.
На том месте, где я сидела, была только оболочка. Я была где-то в другом месте. В сущности, я не знала, кто я. Кто-то, кому дали попользоваться телом юной девушки, и кто позволил ей делать, что вздумается, то, чего делать не стоило бы.
Йоона был на кухне и делал бутерброды, когда я пришла домой. Он спросил, где я была. Сказал, что я явилась довольно поздно.
Да так, везде. Так я ответила. Добавив, что с Лилой.
«Ааа», – протянул Йоона.
Когда-то дома было правило, что в кровати надо быть в одиннадцать и соблюдать полную тишину, но, похоже, оно уже утратило свою силу. Может, правила вообще больше не было, а мне не сказали.
Йоона больше ничего не спрашивал, но выглядел подозрительно. Я поняла это по выражению лица и по тому, что он просто задавал мне вопросы, а не пытался разозлить.
XXXI
Дорогие мои пушистики! Вы на своем месте в кровати. А куда же вы денетесь?
Мне не надо вас кормить и выгуливать. Вы не царапаетесь и не лижетесь, если я этого не хочу. И вы ничего от меня не хотите, просто принимаете меня такой, какая я есть.
Я надела Йири рубашечку, которую сделала из рваного шерстяного носка. Зимний костюмчик. Это была простая портновская работа, которую я могла сделать сама. Мне нужно было только обрезать носок и добавить маленькие дырочки для лап.
Я одела также Йере и Йюри.
Потом я расчесала каждого члена своей стаи пальцами. Поболтала с братцами лисами, а они поговорили со мной. Никто, кроме меня, не выслушает их пустяковые печали.
У них произошла ссора (рассказал Йере) по поводу того, кто из них старший (Йири утверждал, что он). Затем они начали мутузить друг друга, лапы вперед (особенно Йюри). Я встала между ними и сказала, чтобы успокоились и оградили друг друга от синяков.
Хотя нет уверенности, что у них бывают синяки.
Я сама, как плюшевая игрушка. Я – маленькая, симпатичная и мягкая. Меня приятно трогать, я слушаю других и не перебиваю, не ругаюсь, не указываю и вообще веду себя прилично.
Со мной можно играть. У меня большие глаза, я невинный товарищ по играм, которого можно нюхать и трогать.
Я разрешаю другим придумывать правила игры и не возражаю.
Так я на самом деле делаю, хотя пытаюсь убедить саму себя, что игра идет по моим правилам и я всего этого очень хочу.
Я крепко обняла братцев и рассказала им о поездке. Я знала, что они умеют держать язык за зубами, хотя и недоверчиво крутят своими мягкими головами.
Иногда я, конечно, хочу, чтобы они разозлились на меня и приказали прийти в себя.
Хочу и не хочу. Фактически, я не знаю, чего хочу. От себя и других.
Периодически я думаю, что схожу с ума, но это, наверное, в силу возраста. Что-то такое объяснял учитель по гигиене, а я послушно записывала. Ну конечно. Я хотела получить самые высокие баллы за контрольную.
Я по очереди подняла всех своих друзей к лицу и понюхала их. Каждый пах по-своему, и я бы отличила каждого по запаху даже с закрытыми глазами.
Я очень хочу, чтобы весна скорее пришла. Мама об этом ноет, наверное, с января. Она поставила на стол лампу для светотерапии и наслаждалась завтраком в ее обществе. Свет улучшал ее настроение.
Мне вообще все равно. Я жду только, чтобы школа закончилась, потому что летом все изменится. Летом я начну новую жизнь.
Так я решила.
Точнее я не могла сказать, что означает новая жизнь.
XXXII
Учительница по финскому остановила меня в коридоре. У нее была юбка в клеточку и яркий блейзер. Ходячая картина. Черный и белый не входили в ее палитру.
У нее была особая походка. Казалось, как будто ее ноги заплетались, как будто она шла по собственным следам, но ей все никак не удавалось упасть, хотя мы все этого очень желали,
