роскоши. Правительство и народ бесились с жиру: египтяне, открывшие электричество и солнечные батареи и державшие в строжайшем секрете свои наработки, забрались на вершину своих способностей и свесили ножки, позволяя тысячам приезжих бедняков со всего света за ними ухаживать.
Амун прекрасно отдавал себе отчёт, что он с друзьями был как раз среди тех, кто свесил ножки. Трое приятелей направлялись по центральной улице к большим пирамидам. То здесь, то там им встречались знакомые, и приходилось останавливаться, чтобы перекинуться парой слов. Сегодня вечером Амун и его спутники открывали своё собственное заведение: с девочками, вином и специальными гостями, и нужно было удостовериться, что прибудет как можно больше любителей светских развлечений.
На это предприятие возлагались большие надежды, оно было их настоящем детищем. Начавшись с простого разговора о будущем, с планов и мечтаний, идея закрутилась и завертелась, вдохновляя и подталкивая друзей, заставляя их придумывать и творить. Саисе сразу смекнул, с чего нужно начать. Идеальное место под роскошный ресторан он выбил с помощью отца, большого человека в правительстве и умного хозяйственника. Здание было выигрышным по всем параметрам – во второй половине дня на него падала тень от самой большой пирамидальной батареи, а ночью, эта самая пирамида, напитавшаяся за сутки солнечными лучами, снабжала его энергией.
В общем, Саисе договаривался с городскими учреждениями и поставщиками, пользуясь связями своего отца, Хетеп взял на себя роль устроителя вечеринок: искал талантливых и известных персонажей для выступлений, подбирал красоток в общественный гарем, продумывал основную стратегию развлечений. Амун же взял на себя работу по оформлению помещения.
Здание ресторана было выстроено из блоков скального монолита в виде льва с человеческим лицом, повсюду были расставлены фигурки милых котов (от которых все холёные египтянки просто с ума сходили), а вокруг здания был разбит сад с тропическими цветами, привезёнными из-за океана. Генеральной линией оформления интерьера был выбран новомодный и пока ещё не растиражированный двухмерный минимализм – стены были украшены изображениями полуголых людей в профиль и вымышленными героями книг со звериными и птичьими головами. В общем, это должен быть выстрел! Голые рабы на стенах, милые котейки, остромодная мифическая графика и видный фасад. Амун чувствовал себя гением продаж и перфоманса.
Амуну хорошо запомнился тот момент, когда он впервые увидел серию картин, написанных в этом стиле, и то впечатление, которое они на него произвели. Это было самое первое жаркое лето. Горели леса и болота, и воздух был серым от дыма. Все его знакомые сидели по усадьбам, заставившись фильтрами и вентиляторами и оставив город на приезжих. Амуна же толкнул на улицу праздный интерес. Он вооружился веером из тончайшего папируса, шёлковой маской, замотался в серые хлопковые палантины и побрёл по пустынным, сказочным улицам. Солнечные лучи не проступали сквозь облака пыли и густого дыма, стены домов, всегда празднично жёлтые, стояли покрытые тонким слоем серой гари, люди кашляли, на дорогах валялись мёртвые птицы.
«Всё-таки ещё есть вещи, которыми можно удивить египтянина», – ухмыльнулся Амун про себя.
Через час прогулок Амун весь вспотел, и в носу пересохло. Чтобы не слишком травмировать свой дражайший организм, он решил зайти в музей искусств: просторное и прохладное здание, где в такую погоду, должно быть, совсем нет посетителей. Показав худому, иссиня-чёрному кассиру своё удостоверение жителя города, Амун прошёл внутрь. Мраморные стены были приятно холодными, и воздух в музее был чист от гари. Когда-то давно, когда старый Хан обучал его (за немыслимые деньги) изобразительному искусству, маленький Амун часами блуждал по коридорам этого музея, всматриваясь в сюжеты, разбирая технику, выискивая в картинах и скульптуре тайные символы, трогая гладкие мраморные колоны…
Пройдя по залам с красочными портретами, на которых люди казались живее, чем в жизни, просмотрев знакомые с детства анатомически выверенные скульптуры и бросив взгляд на морские и лесные пейзажи, которыми уже никого не вдохновить, Амун оказался в зале современного искусства. Голограммы и звёздные инсталляции уже не притягивали взгляд так, как пять-шесть лет назад, но то, что находилось в конце зала, исхитрилось привлечь его внимание. На стене были вычерчены глиняной краской голые рабы, работающие в полях, играющие в свои примитивные игры, сидящие и лежащие в странных позах. И это находилось в святая святых египетской элиты – в Музее! Среди роскоши, интеллектуальной живописи и тысячелетней культуры! И рядом – примитивные, будто бы нарисованные слабоумным рабом картинки, где рассказываются повседневные истории низших слоёв общества. С подписями снизу и сверху от сюжета, с неправильными пропорциями, с неестественно вывернутыми ступнями. Это феноменально. Это шокирует, оскорбляет и возбуждает. Это сенсация!
Переварив полученную информацию, Амун взялся продвигать группу художников, которые изобрели этот стиль. И вскоре их фраза «Всё гениальное просто!» уже была у всех на устах, их картины стоили состояние, их звали на все вечеринки и приёмы. И когда Саисе и Хетеп заговорили об открытии собственного ресторана, Амун уже знал, как его оформить.
«Надо быть проще», – любил повторять Амун…
…Даня по-прежнему сидел на стуле своей одинокой квартиры и переворачивал в руках книгу Трисмегиста. На языке ещё вертелись слова незнакомого языка, гортань была напряжена и перед глазами медленно таяли образы жёлтых стен с картинами. Он весь взмок от жаркого солнца из своего видения и в горле будто бы першило от гари.
Когда мир встал на своё привычное место, сердце у Дани забилось: нужно было срочно записать своё видение! Это определённо открытие! Новый взгляд на историю!
Он открыл трясущимися от возбуждения руками записную книжку и быстро набросал корявым почерком: «Живопись древних египтян, известная нам – это не вершина их творчества, это, если сравнивать, авангард двадцатого века. Но помимо «малевичей» у них был и ренессанс и классицизм. Но он до нас не дошёл. Мы имеем дело лишь с позднейшим, упадническим искусством». Эти пара строк разнеслись аж на две страницы крупным, еле понятным почерком.
Выдохнув, он лёг на кровать и закрыл глаза. Видение начало потихоньку стираться из памяти, и Даня был доволен, что успел всё записать. Записная книжка была хранилищем его опыта, она помогала ему запомнить увиденное, а также отличить жизнь от Другого Мира. Иногда ведь совершенно непонятно, что тебе приснилось, а что нет.
Сердце уже билось спокойно, выплеск адреналина остался в прошлом, и Даня не удержался от того, чтобы перечитать последние записи и освежить в памяти свои последние наработки.
«А дома меня вырубил Ибсен своим «Пер Гюнтом». Снилось, что мы с Олей набедокурили, и мне пришлось сваливать от полиции на глохнущем мотоцикле. Потом в какой-то
