Потому что половину просто не поймёт.
– Знаешь, иногда я ловлю себя на мысли, что всё бессмысленно. Работа-учёба-сон-еда. Каждый день, каждый день… – вёл Даня свой монолог, пока Артём мыл тарелки после ужина. – Я уже не могу так жить, а дальше будет только хуже: после школы надо будет обязательно жениться и начать активно размножаться… А мне это зачем? Да и с кем мне размножаться? Я, знаете ли, не желаю быть привязанным к одной из этих глупых самок из класса.
– А как же Оля? Ты же с ней, вроде! – Тёма удивлённо посмотрел на Даню через плечо, стараясь никак не выдать своей заинтересованности в их союзе.
– Оля отлично сосёт. Она умничка. И задница у неё ничего. Но… как сказал бы Тейлор «ей бы не мешало мыться чаще». Хотя ты же про Тейлора Дёрдона не слышал, у вас такие фильмы не крутят…
Тёма не понимал, о чём говорит ему этот восточный парень, но интимные подробности, произносимые вот так, без обиняков, резали ему слух.
– Я понимаю, что здесь мне не светит счастья, – продолжал Даня, – я не могу найти себе места, всё, чем бы люди ни занимались, мне кажется бессмысленным. Я не понимаю, зачем вообще всё это. Вокруг непроходимая тупость и серость, и самое ужасное – никто этого не видит в упор. И бежать мне больше некуда отсюда, итак уже убежал… казалось бы…
Даня вдруг показался Тёме очень несчастным человеком. Сиротой, беглецом, искателем душевного спокойствия, которое он нигде не может найти. Человеком в поиске выхода, которого нет. Казалось, что нет.
«Ты можешь пойти со мной и учителем в Китеж», – чуть не вырвалось у тронутого чужим горем Артёма, но он вовремя сдержался.
Скоро Тёмина мама вернулась с завода, и Дане пришлось идти домой. Тёма был даже рад, потому что после общения с этим парнем оставалось чувство, что всю радость жизни из тебя высосали.
Дан плёлся к себе по разрушенному городу, медленно погружающемуся в сумерки. Снова в одинокую квартиру с лампочками без плафонов, грязным старым туалетом, жёсткой кроватью и демкой. В его комнате было совсем мало мебели: только кровать, стул и стол. На полу стопками стояли книги, часть из которых он перевёз с собой, часть взял в библиотеке, а какие-то выменял у стариков на разные вещи из своей новой квартиры.
Он напряжённо думал. Сколько бы вокруг ни летало разнообразной информации, есть вопросы, на которые никто не может дать ответ. Кто всё это создал? Где Бог? Что будет после смерти? Если Бог есть, зачем ему такой мир? За что люди страдают? В чём смысл жизни?
Дан перечитал тонну книг по философии, искусству, теологии, алхимии. Пользуясь помощью эмпатов (и отдавая им в качестве платы порой свои последние вещи и еду), он находил поистине редкие книги. Недавно он одолел небольшую книжицу в непримечательной обложке, речь в которой шла то ли о божестве, то ли о реально существовавшем человеке Гермесе Трисмегисте. Пока Даня читал, ему в ухо назойливо жужжала мысль, что вся литература, которую он до этого изучил, выросла из герметической традиции. И вот теперь перед ним лежит она в шершавом переплёте – основа основ.
В конце книги, в приложении, запутанным языком излагались основные принципы мироздания. И первая же строчка заставила Даню серьёзно задуматься.
То, что находится внизу, соответствует тому, что пребывает вверху; и то, что пребывает вверху, соответствует тому, что находится внизу.
Это были дурные вести из глубины веков. Получается, что то, что мы видим здесь, на Земле – это проекция мира наверху. А если наверху всё так же плохо, как здесь, на Земле, значит, бежать некуда. Значит, у Бога проблемы. Значит в Космосе война. И это значит, наш мир – отражение Бога, как и Бог – отражение мира. И кто виноват во всём этом окружающем кошмаре никогда не будет известно, как и то, что возникло первым – яйцо или курица.
Возможно, это всего лишь гипотеза. Возможно, никакого Трисмегиста и не было в помине, а это лишь фантазии христианских отцов церкви. Возможно, стоит поверить другой гипотезе о том, что весь наш мир, вся человеческая цивилизация выросла из кучки рабов, специально выращенных на Сириусе и привезённых на Землю для работы на шахтах. Мы и наши предки – просто рабочий биоматериал. Потом шахты выработались, а нашу расу оставили помирать здесь, на этом сырьевом придатке основной цивилизации. Всё может быть. И вполне может быть, что Даня никогда не узнает правду, что бы он ни читал и сколько бы он ни путешествовал.
Мы не знаем, кто мы. Мы не знаем, что происходит в соседнем доме. Мы не знаем своего прошлого. Мы вообще ничего не знаем. Мы думаем, что вершиной цивилизации был западный двадцать первый век.
Даня, глубоко погружённый в свои мысли, вертел в руках приятную на ощупь, шершавую книжицу Трисмегиста.
Может, конечно, и так. Если просмотреть историю человечества, начав хотя бы с египетской формации, мы и правда увидим гигантский скачок. От примитивных двухмерных рисунков на стенах до компьютеров и полётов в космос… От полуголых рабов до модных домов Франции… От…
…он шёл по гладким раскалённым плитам дороги, глядя себе под ноги, весь мокрый от палящего солнца. Рядом с ним мелькали ещё две пары ступней в сандалиях, одни принадлежали его другу Саисе, другие – Хетепу. Погода последние несколько лет сходила с ума: жара стояла такая, что извечное море начало высыхать и горели вековые леса, оставляя вместо себя гектары выжженной бесплодной земли, километры песка.
Хетеп разразился смехом над только что рассказанной им самим шуткой, и Саисе посмотрел на него, как на больного.
– Тебе нужно перед пьяными на техи выступать, а я твоих плоских шуточек, хоть убей не понимаю.
– Просто у тебя нет чувства юмора. Вот посмотри на Амуна, ему понравилось.
Хетеп – нужный человек, можно было и улыбнуться его шутке, тем более что Амуну это ничего не стоит, в конце концов.
Солнце яркими искрами отражалось от кристаллов, которыми с недавних пор модно было украшать лужайки перед домами. Амун зажмурил глаза от резкой боли: неделю назад ему провели операцию на глаза по замене хрусталика, и ему пока ещё было больно смотреть на эти искры, даже через специальные тёмные очки.
На улице было невероятно много людей, и разрозненный хор знакомых и незнакомых языков сливался с шумом двигателей и с живой музыкой из открытых веранд. Весь город блестел и утопал в
