убытков и приватизации доходов, но одновременно создавало новые структурные диспропорции уже между различными фракциями капитала (выигравшими и пострадавшими в ходе кризиса). Другим аспектом произошедшего стало массовое внедрение нерыночных методов распределения ради спасения рынка. В очередной раз элементы социализма были задействованы для стабилизации капитализма. Однако выход из данной ситуации создавал и новую проблему: либо возвращение к докризисной «норме» (с гарантированной вероятностью скорого возвращения кризиса в какой-то новой форме), либо развитие этих тенденций вплоть до того, что они начнут менять природу общественных и производственных отношений. А это, в свою очередь, становилось предметом политической борьбы.
МОМЕНТ ИСТИНЫ
В начале XX века Дьердь Лукач, анализируя реакцию экономистов на кризисы, пришел к закономерному выводу: «Для буржуазии жизненно важно, с одной стороны, рассматривать свой собственный строй производства, как если бы он был сформирован категориями, имеющими вневременное значение, то есть как если бы он определялся вечными законами природы и разума к вечному существованию, а с другой стороны, важно истолковывать неуклонно обостряющиеся противоречия не как неотъемлемые от сущности этого строя производства, а всего лишь как поверхностные явления и т. д.»[193] Каждый кризис объявляется результатом цепи случайностей. И каждый из них представляется непохожим на предыдущие, так что невозможно понять, что же объединяет все эти события и что заставляет кризисы столь регулярно повторяться. В конечном счете проблемой теории становится классовый интерес. Дело не в слабости методологии, применяемой исследователями, и даже не в идеологической предвзятости авторов подобных текстов. Просто «теория экономики, в которой кризисы рассматриваются как необходимость, должна одновременно содержать в себе отказ от капитализма»[194].
В то же время регулярное повторение кризисов, демонстрирующее слабости и противоречия общества, нисколько не приближает нас к социальным преобразованиям. В момент кризиса буржуазный хозяйственный порядок дает сбой. Но в том-то и суть, что каждый раз после кризиса правящий класс тем или иным способом оказывается способен перезапустить экономический процесс более или менее на прежних основаниях, пусть и корректируя некоторые технические обстоятельства, которые были непосредственной (но не глубинной, системной) причиной спада. Системное преодоление кризиса зависит уже от расстановки социальных и политических сил.
Великая депрессия 1928–1932 годов, последствия которой окончательно были преодолены только после Второй мировой войны, завершилась глубокими реформами, произошедшими под давлением рабочего движения и левых сил внутри стран капиталистического центра — на фоне внешнего давления со стороны набирающего силу Советского Союза. И напротив, Великая рецессия, несмотря на сопровождавшие ее глубочайшие потрясения, не только не привела к отказу от неолиберальной модели развития, но, напротив, спровоцировала новую волну антисоциальных реформ и наступление на демократические права граждан в большинстве развитых стран. Причина очевидна: на сей раз капитал не испытывал серьезного политического давления ни изнутри, ни снаружи. Советского Союза давно уже не существовало, а Китай, хоть и продолжал официально придерживаться «красной» идеологии, являлся вполне капиталистической державой. Причем, в отличие от СССР, китайское руководство не пыталось даже на уровне идеологии представить свою общественную модель в виде глобальной системной альтернативы, которую можно и нужно воспроизводить в других концах мира. А потому нарастающее противостояние Запада и Китая развернулось в форме вполне традиционной конкуренции за рынки и ресурсы. Оно не только не способствовало (в отличие от холодной войны 1940-1970-х годов) укреплению демократии и развитию социального государства на Западе или процессам деколонизации в Азии и Африке, а наоборот, создало условия для более жесткого наступления на права трудящихся в самых разных частях мира. Да и сами китайские предприниматели, выступая в качестве экспортеров капитала, агрессивно настаивали на отказе от высокой заработной платы, длинных отпусков или гарантий занятости. Именно возможность жесткой и безжалостной эксплуатации трудящихся воспринимается молодой китайской буржуазией в качестве важнейшего условия, которое должна обеспечить страна, рассчитывающая на ее инвестиции.
Еще Маркс отмечал, что рабочие организации и партии, выступая против эксплуатации, становятся силой, способной «уничтожить или смягчить разрушительные для их класса следствия этого закона капиталистического производства»[195]. Но в условиях кризиса ставки резко повышаются. Как заметил Лукач, в такие исторические периоды трудящиеся должны перейти от «тормозящих, ослабляющих, сдерживающих действий» к активным попыткам изменить общество[196]. Но это означает не только необходимость отказаться от привычных, «докризисных» правил поведения, но готовность к жесткой конфронтации. И чем более объективно назрели необходимые меры, тем более серьезно им будут сопротивляться правящие элиты, ибо на этом этапе оказывается уже невозможно изменить положение дел, не затронув их интересов. «Те меры, с помощью которых буржуазия надеется преодолеть мертвую точку кризиса, которые, абстрактно говоря, и сегодня (если отвлечься от вмешательства пролетариата) находятся в ее распоряжении точно так же, как во время прежних кризисов, становятся ареной открытой классовой войны. Насилие становится решающей экономической силой ситуации»[197].
Демонтаж социальных реформ, происходивший на протяжении последних двух десятилетий XX века и первых двух декад века последующего, создал не просто предпосылки для череды всевозможных конфликтов и кризисов, превращая каждое новое решение правящих кругов в источник новых трудностей — всякий раз все более масштабных, — но и породил своего рода глобальную революционную ситуацию.
ГЛАВА 3. КАЛЕЙДОСКОП ПРОБЛЕМ И ВОЗМОЖНОСТЕЙ
Если в конце XX века призывы к радикальным реформам и критика капиталистической глобализации воспринимались как однозначно маргинальный дискурс, то уже в 2010-е годы, после Великой рецессии, подобные рассуждения стали частью мейнстрима. Другое дело, что, описывая симптомы разворачивающегося кризиса, как радикальные критики системы, так и многие представители истеблишмента стремились избегать обсуждения противоречий между трудом и капиталом или анализа социальных процессов, предпочитая переводить внимание на другие проблемы, пусть и очень важные, но рассматриваемые в принципиально иной плоскости.
Таких тем — безусловно, актуальных, но куда менее болезненных в идеологическом и политическом отношении — оказался целый букет. Это и проблема климатического кризиса и вопросы, связанные с внедрением новых технологий, и гипертрофированное развитие финансового капитала, и рост новых социальных потребностей в развитых странах. Все это естественным образом сопровождало эволюцию капиталистической мир-системы на очередной фазе ее истории. Вопрос лишь в том, возможно ли полноценное разрешение этих проблем, которое бы не затрагивало куда более глубоких оснований существующего порядка.
КЛИМАТИЧЕСКИЙ КРИЗИС
Уже в начале 2000-х годов изменение климата стало восприниматься как главный вызов, с которым в XXI веке сталкивается человечество. Причем подавляющее большинство ученых и политиков поддержали вывод исследователей, которые настаивали на том, что именно массовое использование человечеством углеводородного топлива является основной причиной потепления атмосферы. Правда, в научном сообществе появилось и меньшинство, оспаривавшее этот вывод. Однако климатические изменения так или иначе
