осерьезнел.
– Влас, не серчай. Думал, разговор-то шутейный. А тебя вона как…
– Как так? – Влас кулаки сжал, аж пальцами хрустнул.
– А так, – теперь уж и Проха болтать принялся. – Ты вон сам на себя непохожий стал. Утресь тебя увидал, да и не узнал. Ты ж не орешь никогда. Токмо, ежели в бою, но там-то по делу. А тут накинулся на дев… Ну, на Елену Ефимовну. Это что ж она такого сотворила, чтоб млявый Власий Сомов глотку драл?
Влас промолчал, но кивнул, мол, дальше давай.
– Проха хоть и дурень, но временами и на него находит разумение, – Ерофей поднялся и пошел к бояричу, положил руку на плечо. – Видать, наступила она тебе на сердце, Власка. Вот те и неймется. Ты ж у нас парень особый, инакий. Скучно тебе, когда все просто. А когда дюже трудно тебе и в радость. А боярышня Зотова, это тебе не Зойка Рябова, мельника дочь. Разумеешь?
Власий промолчал, снова голову опустил, вздохнул тяжко.
– Прав ты, Ероха, – не стал отпираться Власий. – Вот за каким лядом меня сюда понесло, а? Сидел бы в Сомово, горя не знал.
– Ага, сидел бы. Прям сиднем, – Проха хохотнул. – Ты много усидел-то, а?
Влас только головой покачал.
– И ведь сам же виноват. Кто меня за язык тянул, когда отпускал ее в скит? Сидела бы сейчас у меня в хоромах… – Влас словно думал вслух. – А теперь пойди, сковырни ее отсель. Обжилась, сама себе голова.
– А она-то что? Как? – Ероха тоже слегка приуныл, по всему было видно.
– А никак, Ерох. Никак.
Влас побродил еще сколько-то времени по тихой ложнице, пока Проха не высказал:
– А чего ее сковыривать? На плечо и айда до Сомовки. А что? Уж увозил так однова. Мы, когда за Лавром-то полезли в Зотово, я поглядывал. Пока Ероха тянул парня из окна, я и видел все. Ох и кричала дев…Ну, Елена Ефимовна.
Влас улыбнулся нехотя, а потом и вовсе рассмеялся. За ним, словно вздохнув, и оба приятеля захохотали.
– Ладно, будет, – Власий унялся, пошёл к лавке и спихнул с нее рыжего Прошку. – Про разговор этот не поминайте, будто и не было.
– Да как скажешь, боярич, – хмыкнул Ероха. – Но, ежели что, подмогнем. Пока будешь ее тянуть на плечо, так и быть, коня приведем. А сами скажем, что ничего не видали, не слыхали, да и зовут нас никак.
С тем и улеглись на лавки, гоготали, пока Власий не озверел и не кинул в голосистого Проху увесистым своим сапогом. А уж потом уснул боярич и спал слаще некуда. Не инако разумел, что приключилось с ним, принял тяжкую свою участь.
По первому солнцу вскочил с лавки, будто сил прибавилось втрое, метнулся на двор, умылся начисто. Махнул рукой дозорным, да и собрался идти к боярышне окаянной. Нашел повод: деньгу-то так и не отдал вечор.
Шел неторопко меж белых сугробцев, смотрел, как солнце светлое поднимается на небо, как скачут по деревам снегири красногрудые, да клюют алую рябинку.
– Быстрей-то не можешь? Уж сколь тебя тут дожидаюсь. Вон и руки закоченели.
Власий едва в сугроб не сверзился, когда услыхал тихий голос Елены. Но себя сдержал, даже изогнул бровь изумленно, мол, вот те и новость.
– Ты как тут? За каким делом? – а голос, все одно, дрогнул.
Уж слишком хороша была девушка этим морозным утром: глаза сияют, щеки алеют, а губы и вовсе пламенем рдеют. Коса тугая на груди лежит, а поверх платка легкие снежинки.
– За важным. – Супилась, сердилась, а на что не понятно.
– Так говори. Иль мне прикажешь зябнуть, дожидаясь? – смотрел-то гордым кочетом, а внутри все дрожало, будто огонек трепетал.
– Ох, и зловредный ты Власий Захарович, – ворчала, но в крик не срывалась.
– А то! Токмо так тебе скажу, меж нас двоих есть кое-кто и позловредней, – хотел пыжиться дальше, но не сдержался и улыбнулся.
А потом и вовсе дышать перестал, заметив ее улыбку. И ведь легкая была, едва по губам мазнула, будто сверкнула далекая звездочка.
– Я тебе шапку принесла… – помялась малый миг и шагнула ближе.
Протянула бояричу добришко его, а он и руки поднять не смог: любовался Еленой, забыл обо всем. Она постояла с протянутой рукой, а потом взяла да надела ту шапку на его голову.
– Замерзнешь, Власка.
В голосе ее услыхал непривычную нежность, с того, должно быть, принялся донимать окаянную шутками. А пуще всего потому, что не хотел стоять дураком да хвостом вилять перед ней, как щеня неумный.
– Так-то поглядеть, дело важное, да. Шапка, это ж самое главное. Еленка, вижу, подобрела ты в скиту. Не инако бесы испугались места святого и повыскочили, – сказал и увидал наново ту самую боярышню, что ругалась с ним по осени в большом лесу опричь Шалок.
– Ах ты… – задохнулась злобой. – Как тебя земля-то носит, болтун!
– О как! Узнаю Елену Ефимовну. Напрасно я про бесов-то. Сильны, ох, сильны, – смеялся, подначивал, радовался искристому взгляду боярышни.
Замолк быстро. Елена голову к плечу склонила и смотрела так, словно он самое расчудесное чудо. А потом и вовсе изумила: злость с лика смела, глаза долу опустила и поклонилась поясно.
– Власий Захарыч, прости меня. Не знала я, что такой вот ты. Думала о тебе дурное, а сама-то дурой и была. Ты уж сколь раз помогал мне. Если б не ты, не отец твой, дай ему бог на много лет, Лавра бы живым уже не видела. И сама бы погибла. Я вот ругаюсь на тебя, а ты и дядьку для братца нашел, и припасов дал. Ратные твои денно и нощно стерегут, глаз не смыкают.
Сказала и застыла, не иначе ждала от боярича слов ответных, а то и вовсе насмешки или хохота. Влас о том разумел, не ответил сразу, а уж потом сам поклонился Елене, словно боярыне какой заморской: низко и почтительно.
– И тебе дай бог, Елена Ефимовна. Ты сколь раз меня от смерти обороняла и ни разу не стребовала
