же уже старенькая совсем… Боже…»
Малость утешало лишь то, что баб Нюру недавно видели.
Час от часу сегодня не легче.
22:23 Кому: Юлёк: Спасибо, Юль! Спокойной ночи.
Пусть хотя бы у Юльки ночь будет спокойной.
Завтра…
Завтра…
Завтра.
***
Завтра не существует.
Стоять за парапетом, с высоты небоскрёба вглядываясь в тёмные глубины быстрой реки, совсем не страшно. Вода чёрная, потому что небо чёрное — вот и всё. И нечего бояться. Когда летом за прутья решетки цеплялся девятнадцатилетний пацан, у неё сердце ухало так, словно она сама была тем пацаном. Она пыталась до него достучаться, но дерущие пересохшее горло и слетающие с онемевших губ слова звучали мимо, в никуда. Как ни искала она их тогда, не выходило выразить невыразимое. Язык не справился и не смог донести до раздавленного судьбой человека ощущаемое душой.
Сейчас она понимает, что для того парня её доводы были пустым звуком. Потому что сейчас на его месте — она. Безучастно смотрит вниз. Инертная. Ей не нужны чьи бы то ни было увещевания. Ни к чему. Им не понять. Никому этого не понять. Некому больше рассказать ей о смыслах, которые однажды появятся. Это всё враки, все смыслы Он забрал с собой, спрятав в кулаке под саваном. Украл вместе с жизнью. Некому объяснить про дурость и заверить, что всё наладится. И обязательно вновь захочется улыбаться. Нет за спиной никого. И кольца рук нет. И торчащего из кармана брюк сливочного стаканчика. Никто не постучит в дверь. Ветер с реки обдувает лицо, но кожа не ощущает холода. Ульяна вообще ничего не ощущает. В принципе.
Река зовёт. Верхушки пронзающих тяжёлые тучи вековых елей, качаясь, шепчут заклинания. Раньше здесь тянулась к небу молодая березовая роща.
Будь проклята та гадалка. Проклята!
Больничные стены — белые и безучастные к чужой беде. Видела их. Они сливаются с крахмальными простынями и бледными лицами, с прозрачными пакетами капельниц и тубами шприцов. А беда стоит аммиачным туманом в коридорах и палатах. Вдыхала её и выдыхала. И не пробовала заглянуть под опущенные ресницы тех, кто в тот момент находился с ним рядом, они сделали всё, что могли, она знает. Он всё, что мог, делать не захотел. Посчитал, что хватит с него, наверное. «Достаточно», — наверное, так он и подумал. Да. Не нашёл повода бороться, бабушка Нюра ошиблась. Ошиблась, и когда приходила сказать, что всё обязательно будет хорошо. Вот только-только же говорила… Хромом блестят и грохочут каталки, голые ветви скрежещут по стёклам и отбрасывают на пол тени. Не торопится кончиться затяжной снегопад. Её мольбы не услышали, а она в отместку не услышала фраз о соболезнованиях. Пустые формальности, ничего личного.
Ничего — вообще. Ничего — в ней. Её человек не захотел увидеть ноябрьский рассвет.
Ну… Сегодня небо некрасивое, маревое, так что… Спрятался где-то и смотрит теперь из просветов, молча, как всегда. Наверное, уголки его губ больше не трогает горе. Наверное, тетя Валя и дядя Тёма там тоже есть. Рядом. Неужели там лучше, чем здесь?
…он решил уйти, а она обещала, что не оставит.
Очень тихо. Сто метров высоты не закончатся. Было ниже. Всё вокруг серое, всё расплывается, зависла в воздухе, не дождется удара… Падает, падает, падает и не достигнет дна….Вверх… Люди не умеют летать….Оглушающая тишина… Мертвенная, безразличная. Безвременье. Она в… в… Её там не хотят….Он её к себе не хочет….Егор!
«Егор!»
«Зоя Павловна…»
«Нет… Нет… Нет…»
…звук. Этот слабый звук исходит из неё. Где она? Вроде только что кричала, пытаясь выжить из себя парализовавший сознание ужас. Что это вокруг такое? Почему так ярко? Почему спазмы в лёгких, вода на коже и невыносимая духота?
Водой оказалась липкая холодная испарина, покрывшая лоб, шею, загривок — всё тело. Волосы мокрые, будто и впрямь искупалась. Грудь туго сдавило от только пережитого, глаза, пытаясь навести фокус, обшаривали пространство, постепенно обретающее знакомые черты комнаты из жизни, которая должна была стать прошлой. А память, нехотя просыпаясь, подсказывала. Как проворочалась с боку на бок до рассвета, пытаясь хоть ненадолго, но уснуть. И как сошедшее с орбиты сердце отказывалось сбавлять обороты, а отяжелевшая, налитая расплавленным свинцом голова — отключаться. Как думала о том, что тогда нужно вставать и ехать, и не могла найти в себе крох сил пошевелиться. Как в конце концов мысли поплыли, рассыпались пеплом и развеялись. И всё отдалилось. Трансформировалось. Как пыталась удержаться на поверхности, цепляясь за звуки просыпающейся улицы, и не вышло.
Кружилось. Дом молчал, не подавая признаков жизни: уши не улавливали ни голосов, ни даже шорохов. Ни звука. Неестественно яркий для раннего утра свет струился через щель неплотно задёрнутых гардин.
«Что происходит?..»
Кажется, измученный организм, не выдержав изнурительной борьбы с изувечившим душу страхом, сдался, отключил системы и ушел в спящий режим работы. Только увиденное не походило на сон, скорее на наркотический дурман или бред белой горячки. Похоже, это психика начала готовить её заблаговременно. То был безжалостный эксперимент мозга, который погрузил её в собственный кошмар и вынудил пройти путь до конца. Чёрная река выглядела настолько живой… Всё, случившееся с ней там, случилось как наяву. Уля балансировала на том самом мосту под северными ветрами, отчётливо чувствуя, что за спиной больше никого нет. Каждой своей клеточкой ощущая засасывающую в раскрытые объятья смерти пустоту… Она знала, что потеряла. Только что…
«Зоя Павловна…»
Рука нащупала на полу телефон. Пытаясь унять внутреннюю дрожь, умоляя себя держаться поверхности во что бы то ни стало, собирала плывущие буквы и медленно осознавала, что видит на экране.
07:31 От кого: Зоя Павловна: Ульяна, доброе утро. Пока без новостей. Ко мне едет внеплановая проверка, не смогу быть на связи. Позвоню сама, как только освобожусь и получу информацию.
Десять! На часах десять!!!
Вчера Зоя Павловна говорила про раннее утро! Чуть ли не про ночь! Что она тут делает в грёбаные десять часов?! Когда его там… Его… Там…
Не отдавала себе отчёта, как падала с постели, как наспех одевалась и вылетала на улицу к метро, на котором в такое время чаще всего быстрее, чем на такси. Как неслась через турникет в последний вагон уходящего поезда, как стояла, запыхавшись, уткнувшись разгорячённым лбом в холодное стекло. И ни о чем не думала, только безостановочно молилась. Как пыталась успокоить душу и не разреветься. Ни то, ни другое не получалось… Мир размывался, трескался и осыпался с каждой минутой тишины, что упрямо хранил телефон. Мир исчезал, как на глазах исчезает
