Банди, разыскиваемый ФБР для допроса о 36 убийствах на сексуальной почве в западных штатах, 31 декабря бежал из тюрьмы в Гленвуд-Спрингс, штат Колорадо, где он ожидал суда за убийство первой степени.
Еще до уверенного опознания Банди представителями власти в штате Флорида в полиции заявили, что они допрашивали его 15 января по поводу убийства ударом по голове двух студенток Университета штата Флорида в Таллахасси.
Звуки жизни, текущей жизни, заполненной рутиной, отдавались у меня в ушах: горячий воздух, дующий через вентиляционные отверстия, прерывистый треск пишущей машинки, дождь, тихонько постукивающий по окнам, закрывающаяся дверь в коридоре. Шаги, людское дыхание, приглушенный смех.
Я повернулась и побежала по коридору, и высокие каблуки моих туфель цокали по линолеуму. Я взглянула на часы: занятия у Джеффа должны начаться через десять минут. Внезапно я ощутила огромную благодарность судьбе за то, что мы с мужем оба профессора психологии в одном и том же университете, и наши кабинеты находятся в одном здании. Все девять лет нашего брака Джефф всегда оказывался там, где он был мне нужен.
Когда я ворвалась в его кабинет, Джефф просматривал какую-то сложную последовательность чисел на компьютерной распечатке. Я протянула ему газетную статью.
— Что, если мои показания способствовали оправданию Банди в Юте? — быстро выговорила я. — Что, если он действительно убил этих женщин?
Джефф прочитал статью, встал и обнял меня.
— Иногда ты будешь свидетельствовать в пользу виновных, — сказал он.
— Такое случается, и нет никакого способа избежать этого. Ты не можешь знать, будет подсудимый признан невиновным или виновным, заранее, еще до того, как решишь взяться за его дело. Ты не судья и не присяжный заседатель, ты просто свидетель-эксперт, социолог в суде.
— Я должна это знать! — сказала я. — Я имею дело с фактами, статистическими данными, цифрами. Я должна уметь определять, какие факты доказывают невиновность подсудимого, а какие — виновность.
— Ты ученый, — сказал Джефф. — Ты не телепат, и не твое дело выносить суждение о виновности или невиновности другого человека. Твое дело — свидетельствовать о том, что, насколько тебе известно, является правдой.
Мир вдруг показался мне черно-белым, все сбивающие с толку парадоксы, альтернативные гипотезы и статистические нормы исчезли, я увидела внутренним взором красивое лицо Теда Банди с холодным взглядом и хитрой усмешкой и подумала: вот оно, лицо зла. Я вспомнила свое первое впечатление при встрече с Тедом Банди: он просто восхитителен, думала я, сидя примерно в метре от него. Как же я обманулась сначала и как обманывались многие другие, глядя на этого «типичного американского парня» с вежливыми манерами и морщинками перманентной улыбки! Непривычная к злу, я не смогла опознать его, когда оно смотрело мне прямо в лицо.
Раз или два в год мне снился кошмарный сон. Я быстро поднимаюсь на лифте, высоко, в десятках метров над землей. Кнопки не работают, и я никак не могу остановить лифт. Страшась высоты, я припадаю то к одному, то к другому окну, мои ладони прижимаются к холодному стеклу, мои колени подгибаются. Внезапно лифт наклоняется, двери открываются, я лечу вниз, кувыркаясь в воздухе, и в конце с огромной силой ударяюсь о землю.
«Это невозможно», — утверждает моя подруга, психолог-клиницист. Она уверяет меня, что, падая во сне, человек не ударяется о землю. Но я-то ударяюсь, отвечаю я ей. Я же ударяюсь!
Вот так же сильно я «ударилась о землю» в тот день, стоя в кабинете мужа, сжимая в руке газету и с ужасом думая о том, какую роль я сыграла в этой трагедии. Одиннадцать лет спустя, ранним туманным утром в Сиэтле я снова «ударилась о землю». Я помню, как проснулась в то утро, во вторник 24 января 1989 года, посмотрела на будильник и сразу же нажала кнопку пульта дистанционного управления, чтобы включить телевизор. Почему-то у меня тряслись руки. «Интересно, — помнится, подумала я. — Что это я так нервничаю?»
— Сегодня утром, на три минуты позже установленного времени, был казнен Тед Банди, — объявил голос диктора. На экране телевизора возникла толпа из нескольких сотен зрителей, собравшихся вокруг тюрьмы Старк в штате Флорида, а затем крупным планом показали их плакаты: «Жарься с миром!», «Так плохо, так грустно, что ты умер, Тед»[8] и «Этот кайф — как раз для тебя!». Какой-то мужчина был в футболке с рецептом «жареного Банди» спереди. Продавцы предлагали присутствующим значки с изображением электрического стула, а группа пожилых людей пела на мотив «На вершине старой Смоки» (On Top of Old Smokey) такие слова:
Он убивал несчастных девочек
Ударами по голове.
И теперь мы все в восторге:
Тед Банди мертв[9].
Потом показали интервью с Тедом Банди, взятое в ночь перед казнью. Тюрьма лишила его улыбку наглости и заострила черты его лица. Глаза, казалось, стали как-то глубже посажены, нос немного удлинился и выпрямился, морщины на лбу, казалось, застыли навсегда.
Изображение мелькнуло, и диктор рассказал о последнем разговоре Теда Банди с матерью. Голос Луизы Банди дрожал от волнения, когда она говорила Теду Банди последние — самые последние — слова: «Ты был и всегда будешь моим драгоценным сыном!»
Я выключила телевизор и смотрела, как ползет и кружится туман в свете уличных фонарей за моим окном. Я почувствовала головокружение и легкую боль в животе. Телевизионные картинки мелькали у меня в голове, смешиваясь с прежними образами Банди, отпечатавшимися в памяти в ходе судебного разбирательства, разговоров с О’Коннеллом. Я видела, как Банди улыбается прокурору и как он сидит за столом защиты и смотрит на меня неподвижными глазами, пока я рассказываю о возможных искажениях памяти.
В последние годы жизни Тед Банди признался в «двух или трех десятках убийств». Некоторые следователи считают, что он, возможно, убил пятьдесят, а может быть, и сто женщин. При этом сам Банди не понимал, почему его тянет насиловать и убивать с такой злобой и невообразимой жестокостью, хотя он как-то упомянул об охотниках, которые выслеживают и убивают оленей, нисколько не терзаясь угрызениями совести. Почему мы становимся такими моралистами, спрашивал он, когда речь идет о человеческой жизни? Почему человеческая жизнь стоит больше, чем жизнь оленя?
Вопрос, конечно, интересный… Просто общество выбрало самое строгое наказание — лишение жизни в обмен на лишение жизни, и теперь зрители пребывали в праздничном настроении. Один из аргументов противников смертной казни состоит в том, что она делает общество менее чувствительным и снижает ценность человеческой жизни. Но меня беспокоят не философские проблемы, а конкретика, в частности: допущенную здесь ошибку уже невозможно исправить. В случае казни невиновного человека мы не в силах развернуть ситуацию и вернуть его к жизни.
