Хотелось бы подчеркнуть: те двадцать с небольшим лет, когда царствовали Федор Иванович и Борис Федорович, стали временем огромных, невероятных успехов России в Сибири. Если взглянуть на карту Западной Сибири, дух захватывает, сколь велика пространственная дистанция от Тюмени до Сургута! Между тем дистанция хронологическая ничтожна — менее десятилетия… Движение «встречь солнцу» шло в ту пору стремительными темпами.
На западном направлении дела России также складывались не худшим образом.
С Речью Посполитой после смерти Стефана Батория велась тонкая игра. Наши послы долгое время пытались продвинуть кандидатуру Федора Ивановича на элекционных сеймах, решавших, кто будет новым королем. Вряд ли Борис Годунов и московская дипломатия обольщались по поводу возможного успеха. Скорее, «князь-протектор» использовал дополнительную возможность продлить «бескоролевье», а значит, лишить Польшу и Литву наступательного порыва на востоке. Сигизмунд III Ваза[44], утвердившийся в конечном итоге на польском престоле, оказался открытым врагом России и недоброжелателем православия. Политических и военных талантов своего предшественника он был лишен, однако унаследовал от Батория крайне жесткую позицию по отношению к восточному соседу. При нем в западнорусских землях совершилась Брестская уния 1596 года, оторвавшая от тела вселенской православной Церкви значительную область и прикрепившая ее к римско-католическому миру. По словам М.В. Дмитриева, выдающегося специалиста по церковной истории западнорусских земель, этот акт не был «результатом государственного давления на Православную церковь»; в то же время очевидно «католическое рвение» и Стефана Батория, и Сигизмунда III; последний, в частности, оказал «поддержку и покровительство» одному из главных творцов унии — Ипатею Потею. Однако на всем протяжении царствования Федора Ивановича московским дипломатам удавалось удержать Речь Посполитую от войны с Россией; более того, когда Русскому царству пришлось вступить в боевые действия со шведами, Польшу смогли удержать от нанесения сокрушительного удара в спину. А это — серьезный успех.
Впрочем, пущей надежности в отношениях с Речью Посполитой Борис Годунов добился, используя не только дипломатические средства. Он пошел по пути, который проложило аристократическое правительство в отношении южных, северных и восточных рубежей. Важнейшим козырем в руках Москвы стала мощная крепость, воздвигнутая в Смоленске Федором Конем, строителем Белого города.
Подготовка к строительству началась в декабре 1595 года, вскоре после заключения «вечного мира со шведами» и при трезвом осознании того факта, что к январю 1603 года истечет срок перемирия с Речью Посполитой, во главе которой стоит яростный недоброжелатель Московского государства…
На следующий год Б.Ф. Годунов лично посетил Смоленск — ради пригляда за ходом работ. Правитель превосходно чувствовал, откуда исходит угроза России, а потому придавал исключительное значение смоленскому строительству.
Зодчие торопились. Порой им даже приходилось жертвовать качеством ради завершения работы в предельно короткие сроки… И они успели: уже после кончины Федора Ивановича, при государе Борисе Федоровиче, на исходе 1602 года, работы закончились. Проделан был титанический труд. И не зря войска Сигизмунда III на 20 месяцев встали у стен Смоленска, когда грянула година Смуты. Новая крепость в чем-то уступала московскому Белому городу, а чем-то превосходила его. Общая протяженность ее стен составила порядка шести с половиной километров. Толщина их колеблется от трех до семи с половиной метров, а высота — от восьми с половиной до тринадцати метров. Мощь их была усилена тридцатью восьмью башнями, вмещающими огромный артиллерийский парк. Проездные ворота представляли собой настоящие оборонительные узлы. По словам современного историка русской фортификации Ю.Г. Иванова, «Смоленская крепость явилась одним из самых грандиозных сооружений в Европе начала XVII в.». За долгую историю Смоленска его «каменное ожерелье» сильно изменилось, особенно же досталось ему в годы войн. Но даже сегодня частично отреставрированные стены и башни великого оборонительного сооружения способны поразить величием.
Отношения со Шведской короной катились в сторону войны с полной неизбежностью. И для шведов оказалась сюрпризом та военная мощь, которую смогло противопоставить им в поле Московское государство всего через несколько лет после тяжелого поражения в Ливонской войне. Дипломатические результаты новой русско-шведской войны[45] получили разные трактовки, однако положение России на международной арене она в любом случае улучшила: неприятеля принудили уступить древние области Новгородчины, потерянные Россией при Иване IV.
Многообещающим выглядело кавказское направление. Здесь сами собой, без значительных усилий со стороны правительства, следовали яркие успехи (но только первое время; это везение прекратится относительно быстро). Иранский шах, изнемогавший в тяжелой борьбе с османами, договорился с Россией о своего рода русской сфере влияния на Кавказе. Иран и Московское государство стали союзниками. На Тереке появились царские крепости, занятые гарнизонами из русских дворян и стрельцов. Осенью 1588 года Кахетинское царство[46] во главе с государем Александром II присягнуло на верность царю Федору Ивановичу: христиане Кавказа искали в могучем северном соседе защитника от воинственных мусульманских держав, прежде всего от турок. Кроме того, кахетинский царь, делясь титулом и властью с Федором Ивановичем, получал значительную денежную сумму. Несколько лет спустя Россия действительно оказала вооруженную поддержку Кахетии. В 1589— 1590 годах отряд Г. Полтева «привел под государеву руку» всю «Кабардинскую землю». В 1594 году князь А.И. Хворостинин, брат знаменитого полководца Дмитрия Ивановича Хворостинина, захватил и разрушил Тарки — столицу «шамхала» (правителя, недружественного союзникам России на Кавказе). Шамхал вскоре отбил город, но по соседству появилась новая русская крепость Койса.
Однако усилие России на Кавказе не могло быть продолжено новыми масштабными действиями: сил не хватало и на более важных направлениях. Дорого, видимо, стоивший поход Хворостинина должен был выглядеть в глазах московского правительства как чрезмерный расход воинских людей при общей нехватке людских ресурсов[47]. Для Москвы того времени Кавказ был «маленькой политикой», притом требующей серьезных затрат. Ради продолжения дипломатической игры боевыми средствами туда иногда отправляли воинские отряды. Там пытались закрепиться, надеясь на союзников, крепкие стены и небольшие гарнизоны. Но это продвижение было эфемерным, и гроза Смуты полностью оборвала связь России с Кавказом.
