Софья Ивановна немного помолчала, а потом начала говорить быстро, проглатывая окончания слов, словно боялась, что не успеет сказать дочери нечто весьма важное:
— Послушай, Нина. Это жестоко. Но я скажу. Отца твоего я любила. Знаю, и ты жалеешь, что его расстреляли. Но он не был идеальным человеком. В блокаду нашу семью снабжали хорошо. И он через спекулянтов выменивал у голодных людей на продукты драгоценности. Все те картины на стенах, вазы, и статуэтки в нашей прежней квартире на чужих слезах были собраны. Да и нас с тобой он бросил, как ненужную старую одежду с плеча, ради пустой молодой бабенки. Нехорошо так говорить, но постигла его кара небесная за все прежние грехи. Когда уходил от нас, от жадности все ценное с собой забрал. Злость меня взяла. Спрятала я от него ценный бриллиант. Он начал скандалить, а я ему напомнила: у тебя есть дочь, оставь ей хоть что-нибудь. Он и сник, не стал настаивать. Камушек этот очень ценный. Я его зашила в рукав моего серого жакета. Открой шкаф и нащупай камень в правом рукаве возле пуговки.
Нина повиновалась. Обнаружила бугорок, напоминающий по форме кусочек небольшого школьного мелка, она повернулась к матери:
— Зачем ты мне все это рассказала? Да и ни к чему мне этот чужой бриллиант.
— Не говори так, дочка. Для тебя же старалась. Вот вырастешь, выйдешь замуж, дети пойдут. Мало ли что в жизни случится. А у тебя на черный день хоть что-то за душой будет.
— Мне главное, чтобы у тебя сердце не болело. Может быть, продадим эту безделушку — и тебя на курорт отправим и лекарства купим.
— Нет, доченька, зачем зазря деньги переводить. В любой момент «пламенный мотор» отказать может. Но я довольна: успела тебе рассказать об этом бриллианте. А теперь все. Я еще полежу и немного отдохну. А то скоро Никанор придет, кормить его надо. Он, кстати, хороший человек, меня любит и тебя не обидит, если со мной чтонибудь случится. А теперь иди к себе.
Нина прошла в свою комнату и положила тяжелый портфель на кровать. День у нее выдался нелегкий: вынос оружия из-под носа у сыщиков, да еще сообщение матери о спрятанном в старом жакете бриллианте. Уроки не шли в голову. Достав пластинку, Нинка завела патефон, и по комнате разнеслась знакомая мелодия, напеваемая задушевным, манерно грассирующим голосом. Как в этот момент ей хотелось чудесным образом по взмаху палочки доброго волшебника перенестись в пропахший ароматом диковинных фруктов Сингапур и навсегда покинуть этот враждебный и неприятный ей мир, где взрослые выменивают у голодных людей драгоценности на продукты, а мальчишки таскают в карманах ножи и пистолеты.
Нине захотелось заплакать от жалости к самой себе. Но она сдержалась:
«Я же не маленькая балерина, чтобы плакать от обиды в подушку, а современная советская девушка. И вместе со всеми буду работать, чтобы в моей стране было не хуже, чем в каком-то далёком Сингапуре».
В дверь позвонили. На пороге стоял Боцман. Через плечо у него свисала пустая сумка от противогаза. Нина пригласила его пройти в комнату. Выглянувшая из кухни мать строго взглянула на нежданного гостя. Но под строгим взглядом дочери, осеклась и вновь ушла к плите. Войдя в комнату, Боцман огляделся:
— Ничего себе каюта. Уютно у тебя здесь. Ладно, я на минутку: перегружай ко мне шпалеры, отнесу в другое место. За голубятней теперь тоже хранить нельзя: мусора явно про оружие пронюхали. И не оставят нас в покое. Подозрительно, что смоленские ребята на встречу не явились. А может, Шарик стуканул. Он к этому делу о «почтарях» интерес проявлял. Обещал, сволочь, лично явиться на место встречи и помочь нам договориться.
— Ну и что теперь вы будете делать с этим Шариком?
— Да ничего. Вот мой старший брат Пашка по кличке Пахан — тот бы точно в живых стукача не оставил. А мне бы только полгода здесь продержаться — и в мореходку рвануть. Люблю я море, хотя и никогда не видел. Но мечта у меня такая с детства. И сам не знаю, почему. А знаешь, может быть, когда-нибудь и в твоем бананово-лимонном Сингапуре побываю. А что? Все может быть! Ну ладно, пойду я.
Уже стоя в дверях, Боцман повернулся и благодарно кивнул головой:
— Спасибо тебе, Нинок. Если бы сегодня ты нас не выручила, сидеть бы нам всем за решеткой. И тогда прощай и море, и Сингапур. Вовек не забуду.
И устыдившись собственной сентиментальности, Боцман повернулся и вышел из квартиры. Услышав стук закрывшейся двери, в переднюю вышла мать.
— Кто это был?
— С нашего двора парень. Сын дворничихи.
— Ты знаешь, у этого парня открытое мужественное лицо. Он не собирается стать летчиком?
— Нет, Борька в моряки метит.
— Ему это подходит. Ты с ним дружишь?
— Да, мам, дружу. Не мешай мне делать уроки. А вообще это совсем не то, что ты подумала.
— А я ничего не подумала. Так, просто поинтересовалась.
Софья Ивановна вновь направилась на кухню, с грустью подумав:
«Вот и дочка незаметно, прямо на глазах выросла. А мы с Никанором — уходящее поколение: нам уже за сорок».
А Нинка, оставшись одна, положила на место пластинки и легла ничком на кровать. Уроки не лезли в голову, и она, освобождаясь от обилия полученных за день ярких впечатлений, незаметно для себя заснула.
На следующий день, пробравшись знакомым путем на чердак, Нинка не ожидала увидеть там незнакомых людей. Возле голубятни стояли двое взрослых молодых мужчин. Один из них, коренастый, с мощной шеей и свирепым недобрым взглядом, при появлении Нинки приветственно махнул рукой, разрисованной татуировками синих перстней:
— А вот и Нинка-балеринка в гости пожаловала. Я брательник Борьки, а о тебе наслышан от пацанов. Говорят, ты отчаянная.
Нинка хотела ответить по-мальчишески вызывающе: «Не так уж очень, но и не очень, чтобы так». Но в последнее мгновение по-женски чутко поняла, что с этим типом нельзя становиться вровень, а надо держать его на расстоянии. И она спокойным тихим голосом, словно не заметив вызова, дала достойный ответ:
— Об этом пусть вам другие скажут. Не мне судить. Она посмотрела на притихших друзей и поняла, что поддержки ждать не от кого. Надо надеяться только на себя:
«Сейчас самый важный момент. Я должна показать, что не боюсь его. Иначе все кончится плохо: этот бандит ненавидит весь мир. И ни перед чем не остановится».
Ее взгляд встретился с глазами человека, которого никогда не любили и постоянно стремились унизить. И чтобы выжить, он должен был научиться в ответ всех презирать и уничтожать.
А Пахан с уважением подумал:
«Крепкая девчонка. От моего взгляда и мужики отворачиваются. А эта пигалица, которой я легко могу свернуть шею, не боится. Хотя знает, что я могу с нею сделать. Ладно, посмотрим, как дальше масть ляжет».
Он шагнул вперед и протянул Нинке крепкую ладонь:
— Похоже, пацаны не ошиблись, приняв тебя в свою компанию. Меня зовут Пашка. Недавно по амнистии освободился из лагеря вместе с этим Фиксой. А оставалось нам дохнуть у хозяина еще лет пяток. Да вовремя усатый вождь всех времен и народов концы отдал. Вот и празднуем наше освобождение. Давай садись к нашему столу. Пить будешь?
