Через несколько недель после того, как мы с родителями переехали в Лодзь, один из близких родственников со стороны отца на каникулы пригласил меня в известнейший в Польше курорт Чехочинек. Там мне понравилось. Всю местность покрывали сады с белыми и красными цветами — цвет польского национального флага, символ невинности и любви. И все-таки моему родственнику я доставил неприятность — по дороге туда меня постоянно рвало. Помогла мне одна старая мудрая женщина. Она ему посоветовала посадить меня по направлению движения.
И сейчас, в этой поездке, полной опасности, я тоже чувствовал позыв к рвоте…
Вспомнил я и другие каникулы. В 1938 году мои родители послали меня в Хелм, к двоюродным братьям моего отца. Маленького Шлоймеле там сердечно приняли. У хозяев за городом был дровяной склад. Я принял участие в великолепной еврейской свадьбе, хозяин дома ее устроил своему сыну. Моя комната находилась как раз рядом с новобрачными, а кровать стояла у стены их комнаты. После праздника поздно ночью меня разбудил необычный шум. На цыпочках я подошел к двери и глянул в замочную скважину.
Лежа потом в теплой постели, я предавался фантазиям, и меня посещали благостные мысли и чувства. Впервые что-то я узнал об этой стороне любви. Молодая пара меня не заметила… Этим мой визит в Замок не ограничился. Мне открылся еврейский мир, которого я еще не знал и которому так суждено было вскоре разрушиться. Мы провели беспечные дни, никто не подозревал, что скоро в ближайшее время случится в Треблинке[24].
Сегодня я глубоко скорблю о трагической судьбе гостей на той свадьбе, судьбе моих родственников, молодой пары и, вероятно, родившегося у них ребенка. Когда я вспоминаю о Треблинке, эта семья у меня перед глазами. Сердце разрывается, когда я думаю об этих дорогих людях, которые никогда больше не вернутся.
В 1939 году, после того как с превосходным свидетельством окончил основную школу в Лодзи, я поехал с моими родителями в маленькую польскую деревню Колумна. Мысль, что после каникул я пойду в еврейскую гимназию, наполняла меня радостью.
Но все пошло по-другому. Нападение немецкого вермахта на Польшу положило конец беззаботным каникулам в прекрасных окрестностях в Колумне и всем школьным планам. Из этой деревни мы не смогли уехать домой на поезде, потому что рельсы после бомбардировки были повреждены. Мы взяли лошадь у одного польского крестьянина. Каким-то образом добрались до Лодзи. А через четыре месяца после этого родители уговорили нас с братом бежать.
И теперь, в эту ночь, через четыре года, я снова здесь с выправленными документами и только внешне совершенно спокойный.
Всю ночь меня терзали воспоминания. Я не мог спать и среди ожидающих пассажиров провел часы, казавшиеся бесконечными. Не чувствовал сурового ночного мороза. Я ожидал следующего утра. Оно медленно приближалось. Несколько чашек заменителя кофе, который здесь продавался, помогли мне выстоять длинную ночь.
На рассвете я себе внушал: больше не нервничать. Но мое нетерпение росло донельзя. Мои родители жили под тем же небом, в том же самом городе, но от меня они были так далеко, как будто бы они находились по другую сторону границы, даже на другой планете — только по вине нацистов.
До того как начался день, я размял ноги, затекшие от усталости, и пошел в туалет, чтобы умыться и привести в порядок одежду. Еще раз проверил свою внешность и, удовлетворенный, направился в гетто. Соломон-Юпп, уверенный в себе, спустился по каменной лестнице вокзала и пошел к центральной остановке трамвая. Я знал, где находится гетто и где жили мои родители. Адрес они написали на одной из открыток, посланных в детдом. На первом вагоне трамвая я увидел: «Только для немцев». Не колеблясь я сел в вагон на правах немца из рейха. Но как только доеду до гетто, снова буду тем, кто я есть на самом деле… Так кто же? Я не знал…
Сигнал отправления отвлек меня от моих мыслей. Мы поехали. С любопытством я глядел на знакомые мне улицы. Когда по улице Петрковской мы приблизились к центру, я мог хорошо рассмотреть здания. Мы проезжали мимо бывшего филиала фирмы «Джентльмен», откуда перед разграблением вынесли складывающиеся зонтики, которыми «финансировалось» наше с братом путешествие на восток. Когда-то в этом процветающем городе шла бойкая торговля. Здесь родились Артур Рубинштейн[25], работали Шимон Джиган, Израиль Шумахер[26] и другие артисты и художники еврейского происхождения.
Теперь это город-призрак. Жители крадутся по улицам, униженные оккупантами, те с ними обращаются как с подонками. Некоторые магазины и кафе свои услуги предлагали исключительно немцам. Даже трамвай, в котором я ехал, не для поляков…
Отторжение у меня вызывало это низкопоклонство перед новыми господами, прибывшими с запада. Антисемиты и лизоблюды предлагали им свое мерзкое сотрудничество, вместо того чтобы присоединиться к соотечественникам, боровшимся за свободную Польшу.
Я чуть было не проехал свою остановку. Прежде она называлась площадью Свободы и привлекала красотой зданий со статуями и живописными балконами. Лодзь немцы переименовали в Лицманнштадт, и этой площади тоже дали другое название. Отсюда расходятся многие главные улицы, одна из них, Новомайская аллея, вела в гетто. Часть пути я прошел пешком и дошел до улицы Полноцна, до знакомого мне угла. Многие дома были снесены. Вокруг гетто проложили своего рода пограничную полосу, дабы воспрепятствовать побегам. Здесь перед войной я навещал родственников в доме номер 6. Каждый шабат после традиционной трапезы мы совершали прогулки до этого места, потом пили чай у родственников. Вкус макового пирога до сих пор остался у меня во рту…
Я залез на груду развалин. Оттуда я мог впервые посмотреть на гетто. Я оцепенел. За высоким забором медленно и согнувшись двигались серые фигуры.
Ужасное зрелище! У меня потемнело в глазах и перехватило дыхание. Слезы выступили на глазах, я чувствовал на губах их соленый вкус. Хотя бы еще раз увидеть своих любимых родителей. Я истосковался по матери, по ее нежным чертам, по интеллигентному облику отца.
Я хотел своим появлением зажечь в них искру счастья, послать луч света в ужасную тьму их жизни, смягчить их мучительную тоску по сыну.
Если им действительно предназначена смерть, то перед тем, как найти последний покой, они должны знать, что их сын Шлоймеле жив.
Я все еще стоял на груде развалин и смотрел, потрясенный этим трагическим, мучительным узнаванием. Я чувствовал, как мое спокойствие отступает. У меня все расплывалось перед глазами. Я уже больше не знал, что я и кто я, кого ищу и зачем…
