– Но у других другая ситуация.
– Сейчас все мы в одинаковой ситуации.
– Такой приговор сразу двум сыновьям еще не выносили. Другие потеряют по одному ребенку, а ты обоих, если их не помилуют…
– Кто должен помиловать?
– Москва.
– Шанс есть?
– Мы делаем все, что от нас зависит. Но очень часто решения принимаются так, что нас не спрашивают, если бы решал я, то, ты же знаешь…
– Знаю, – сказал Важа, несмотря на то что в действительности не знал, что сделал бы этот человек, если бы замена приговора зависела от него, и на какое-то время оба замолчали. Важа не сказал Шеварднадзе правду потому, что пока еще была надежда спасти сыновей.
Молчание снова нарушил Шеварднадзе:
– На смягчение приговора всем шанс невелик, но я все-таки смогу спасти одного из твоих сыновей. Мы столько лет знакомы, и ты до сих пор ни разу ни о чем меня не просил.
– Я и этого не просил.
– Поэтому-то я и хочу спасти хотя бы одного из братьев, я уже говорил с Москвой об этом…
– Как?
– Тому, кто больше заслуживает смягчения приговора, наверное, и заменят…
Важа встал на ноги и собрался что-то сказать, но неожиданно у него пересохло в горле, и он не смог вымолвить ни слова. Шеварднадзе решил, что тот хотел поблагодарить Секретаря ЦК и показал рукой, мол, не стоит благодарности. Важа снова попытался что-то сказать, но безрезультатно, и медленно двинулся в сторону двери. Когда он открыл дверь, Секретарь ЦК встал, приблизился к нему и почти шепотом, по-дружески спросил:
– Ты кого бы предпочел?
Важа почувствовал, что, если Шеварднадзе сейчас скажет ему что-нибудь еще, он может скончаться на месте, и он намеренно громко захлопнул дверь. Хлопнул дверью и ушел.
Понятно, зачем это придумали, но автор рассказа остался неизвестен.
После вынесения приговора Тину, как заключенную, уже осужденную, должны были перевести в женскую колонию, а остальных – в камеры смертников, располагавшиеся в подземельях древней Ортачальской тюрьмы. Им оставалась всего одна ночь в тюрьме КГБ, и монах попросил того самого охранника, которому тайно подарил Евангелие от Иоанна, выполнить его последнюю просьбу.
– Завтра меня уже не увидишь, переводят.
– Знаю.
– К смертникам.
– Знаю.
– Расстрела буду ждать.
– Знаю.
– Последнее желание ведь всем исполняют?
– Скажите, я постараюсь.
– Знаешь, где сидит Гега?
– Знаю.
– А Тина?
– Ее камеру тоже знаю.
– Можешь сделать так, чтобы они увидели друг друга?
– Этой ночью?
– Это последняя ночь, больше они уже никогда не увидятся. Это и есть моя последняя просьба.
– Женский этаж не мой, а без ключей я туда не попаду.
– Любовь отпирает все двери…
– А когда мы поговорим о той книге, батюшка?
– Когда ты откроешь первую дверь любви, после этого. Это здесь же, на верхнем этаже…
– Еще много таких дверей меня ждет?
– Много, но некоторые открыть будет легче.
– Первая дверь всегда самая сложная, ведь так, батюшка?
– Давно хочу тебя спросить, как ты попал сюда на работу, и все время забываю. Все время удивляюсь, и все равно забываю…
– Об этом, батюшка, я расскажу, когда вернусь.
Охранник посмотрел на часы, потом улыбнулся монаху и спокойно, очень спокойно сказал:
– Я сейчас прямо и поднимусь, думаю, время подходящее.
– Время всегда одинаковое, – сказал монах, скорее самому себе, и перекрестил уходящего охранника.
При свете висящей в коридоре лампочки охранник снова посмотрел на часы и ускорил шаг. Он быстро прошел коридор и завернул направо, поднялся по лестнице и с шумом положил на стол перед своим спящим начальником Евангелие от Иоанна.
– Что это?
– Книга.
– Я вижу, что книга.
– У заключенного отобрал.
– Разве им помогут молитвы? Мой дед был дьяконом, и что? И ничего, он все время молился в церкви, а сейчас во дворе той самой церкви и лежит, в конце нашей деревни… Хоть бы до моего возмужания дожил, а так в городе он всего два раза побывал…
– Начальник, я хочу ключи от верхнего общего, надо заключенного ввести, у него желудок расстроен, а нижний засорился, и мастера до утра не будет.
– Какого заключенного?
– Фамилию не помню, за консервное дело сидит.
– Твой заключенный?
– Мой.
– Чем же таким вы их накормили?
– Своими же консервами.
Начальник от души расхохотался и вытащил ключи из ящика стола.
– Поскорей пусть справит, уже ночь, ты же знаешь, по правилам запрещено.
– Но если с ним что-нибудь случится, с нас же и спросят, только хуже получится.
– Ты что-то в последнее время очень поумнел, на мое место метишь? Командовать захотел?
Теперь уже рассмеялся охранник, но не так сердечно, как его начальник, и пошел дальше. Он прошел в самый конец коридора, потом поднялся на верхний этаж. Свернул влево и стал пересчитывать камеры. Остановился у седьмой камеры слева, вначале оглянулся на полутемный коридор, потом постучал ключом в дверь. Ответа ждать не стал и отпер замок. Гега стоял, и охранник тихо, еле слышно, произнес:
– Выходи скорей.
– Что случилось?
– Меня монах попросил.
Гега и охранник быстро прошли коридор и повернули направо. Потом поднялись по лестнице, охрана верхнего этажа удивленно спросила, куда посреди ночи ведут заключенного.
– В девятнадцатой его жена, на пять минут, потом поведу обратно.
– Ты знаешь, что тебе за это будет?
– Если они сейчас не повидаются, то больше уже никогда не увидятся. Его сегодня к расстрелу приговорили, завтра в Губернскую переводят.
– Его камера освобождается, вот туда тебя и определят.
– Ты мне ключи не давал, я их насильно отобрал. Если потребуют объяснений, так и напиши.
Охранник вырвал из рук дежурного по этажу ключи от камер и вместе с Гегой углубился в коридор. Гораздо больше, чем дежурный по этажу, был удивлен Гега, который прошептал охраннику:
– А я так ни разу и не пошел к монаху.
– Когда?
– До ареста, он все время меня ждал…
– То-то и оно, – сказал охранник и остановился у девятнадцатой камеры. Осторожно постучал, приоткрыл дверь и впустил Гегу в камеру.
