1
Она понатыкала этих долбаных записок по всей квартире, моя сумасшедшая сестренка. Я нахожу их везде: в стенном шкафу между носками и пачкой прокладок, в полном собрании сочинений Льва Николаевича Толстого под каждой страницей, в сливном бачке завернутые в целлофан, на кровати в спальне зашитые в подушку. Они сложены пополам и перевязаны синей ниткой.
Первую записку я нахожу в небольшом отверстии в спинке дивана. Маленький клочок бумаги торчит оттуда, будто сигналит. Будто он есть маяк предупреждающий.
«Осторожно, начинается зона безумия», - говорит он и повторяет: «Уходи, тебе лучше ничего не знать!»
Я беру этот клочок, срываю нитку, разворачиваю и читаю. Всего одно слово: «Гном». Вот так дела! Похоже, дела у сестренки совсем плохи. Я до последнего момента думал, что это лишь временное помутнение, депрессия или еще что-нибудь безобидно-обыденное. Но эти четыре буквы разрушили все мои надежды одним взмахом.
За первой запиской идет вторая, пятая, двадцатая и так далее. Поток перевязанных ниткой бумажек не прекращается, усиливаясь наподобие снежного кома, летящего с вершины Эвереста. Чтобы я ни сделал, я раз за разом натыкаюсь на очередную порцию записок. Иду наливать себе кофе, и вместе с кипятком на дно высокой чашки падают они. Открываю семейный альбом, а там вместо фотографий беспорядочно вклеены они. В конце концов, какую бы вещь я ни взял, из нее обязательно, словно стая червей, валятся на пол они.
Мне приходится читать каждую, все глубже и глубже погружаясь в болезнь Инны. Это не самое приятное, но только так я могу отдать должное ситуации. Хотя бы так.
«Гном».
«Гном».
«Гном».
«Гном».
Это слово повторяется. Я ни черта не понимаю, но осознаю размах, масштаб. И, скажу, от этого становится жутко не по себе. Со лба по лицу, а затем по шее струятся потоки пота. Я вытираю их носовым платком и продолжаю читать.
Почерк везде разный. В одном случае буквы крупные и аккуратные, в другом - уже намного меньше и наклонены влево. Определенное сходство, конечно, имеется, но оно едва различимо. Надо не забыть сделать пометку в ежедневнике, чтобы не забыть проконсультироваться со специалистом. Постоянно что-нибудь вылетает из головы.
Я сижу на кровати своей сестры, перебираю записки. Глаза устали от напряжения, и я перевожу взгляд на стену, чтобы дать им отдохнуть. Здесь что-то кажется мне необычным, что-то явно не так. В этой комнате определенно есть еще, как минимум, одна странность, помимо европейского паркета, заваленного кучей исписанной бумаги.
Может быть, мебель стояла по-другому? Или Инна купила новый ковер? Или здесь не было этого письменного стола с выдвижной тумбой и встроенным вентилятором? Не помню, на такой ли кровати спала моя сестра. Я, если честно, видел ее спящей лет десять назад.
Нет, в этой чертовой комнате точно что-то не в порядке. Чем дольше я смотрю, тем больше в этом убеждаюсь. Дело заключается в мелочи, недоступной сознанию при беглом осмотре. Эта мелочь незаметна при первом взгляде. Она хорошо упрятана в укромном уголке. Уловить ее возможно только при очень тщательном изучении.
Времени предостаточно, так что я изо всех сил напрягаю память. В день моего последнего визита - около месяца назад - я забежал на несколько минут обменяться новостями. Так получилось, что я просто проходил мимо и решил проведать сестру.
Мы посидели на кухне, выпили чаю. О чем разговаривали - не помню. Это не имеет значения. Мы могли обсуждать мою работу, ее работу, мою жену, ее гипотетический переезд, смерть родителей, новый блокбастер - без разницы. Только спальни я тогда не увидел. Вряд ли я вообще когда-нибудь в нее попадал. Зачем?
«Счастливо, братец! Не пропадай», - сказала мне на прощание Инна и добавила: «Не забудь поздравить меня с Восьмым марта».
Это были последние слова, которые я от нее слышал. Следующий месяц выдался тяжелым, поэтому поздравить ее я забыл. Даже ни разу не позвонил. А потом Инна угодила в психиатрическую больницу, предварительно разбив голову об угол письменного стола. Врачи сообщили, что это было сделано умышленно. Неслучайно. То есть она сама била со всего размаху головой о стол. Несколько раз, до тех пор, пока не потеряла сознания.
Я провожу ладонью по стене и, неожиданно для себя, понимаю, что именно не так. Инна ни разу за все шесть лет не делала здесь ремонт, а обои выглядят для такого срока слишком новыми. Они выглядят слишком свежими, будто их наклеили только вчера. Причем в большой спешке, неаккуратно: рисунок на стыках не совпадает.
Рядом с дверью я вижу край обоев, отошедший от стены, отрываю его, и из образовавшейся дыры на меня взирает лист формата А4, весь заполненный одним словом.
«Гном».
Я продолжаю сдирать обои и повсюду натыкаюсь на ровный слой листов. Некоторые вырваны из тетради и сплошь исписаны черной ручкой, другие составлены на компьютере 12-ым кеглем, третьи побывали в печатной машинке, которую Инна обычно хранила под кроватью.
Закончив в спальне, я перемещаюсь в коридор. Здесь также под верхним слоем находится второе дно. На этой глубине я нахожу знакомые слова.
История повторяется и в гостиной, и на кухне, и даже в туалете под кафельной плиткой в цементном растворе отечественного производства замурованы послания Инны. Боже, какую работу она проделала, окружая себя своим собственным безумием. Я стою с обрывками обоев в руках и думаю, стоит ли снимать паркет.
Но самое интересное открытие ждет меня, когда я ломаю подвесные потолки. Там нет записок. Вместо них мне на голову валятся фотографии. Десятки черно-белых и цветных фотографий. На них запечатлены пустые комнаты, и на обороте каждой стоит подпись: «Гном» плюс дата. Здесь у нее своеобразный почерк: буквы скачут и растягиваются - словно Инна писала в едущем поезде.
Некоторые интерьеры на фотографиях мне знакомы, некоторые - нет. Большую часть занимают снимки квартиры Инны и кафе, где она любила бывать. На других попадаются магазины, почта, музеи и кинотеатры. Но нигде нет людей - вот что странно.
Особенно интересные фотографии я складываю отдельной стопкой и убираю в карман. В них есть кое-что, не дающее мне покоя. Не скажу точно, что именно. Возможно, атмосфера, настроение, ракурс. Это кое-что может помочь мне пролить свет на причины помешательства моей сестры. Хотя далеко не факт, что я захочу знать эти причины.
Остальные снимки я сгребаю в кучу и распихиваю по ящикам тумбочки, стоящей в спальне у изголовья кровати. Когда-нибудь они еще мне пригодятся, но точно не сейчас.
Сейчас я стою посреди квартиры моей сумасшедшей сестры, где пол усыпан сотней идиотских записок, где стены обклеены тысячей коротких слов, а с потолка недавно шел ливень из фотографий. Я держу в руке кусок ободранных обоев, и в этот момент в кармане звонит мобильник. Судя по определившемуся номеру, это жена, и она уже дома.
