— Они должны быть уничтожены до основания. Никакой союз с ними не возможен. Только война до полного уничтожения.
Против Спарты у Ксеркса не было такого ожесточения, как против Афин, но царь знал свободолюбие лакедемонян и считал бесполезным вести с ними переговоры.
Вечером, как всегда, устроили пир, на котором, вопреки персидским и эллинским обычаям присутствовала женщина — царица Галикарнасса Артемисия. Она прибыла со своим отрядом из соседней Карии накануне приезда Ксеркса. Эта мужественная женщина удивила весь мир. По матери она была родом с Крита, отец её, почтенный Лигдамид, был уроженцем Галикарнасса. После ранней смерти мужа энергичная Артемисия, поскольку сын её был малолетним, взяла бразды правления в свои руки. Она возглавила войско не только от Галикарнасса, но и от соседних дорийских городов Коса, Нисира и Калидны.
Вечером вместе со всеми придворными Артемисия приветствовала царя в пиршественной зале. Одетая в серебряную чешуйчатую египетскую кольчугу такой тонкой изящной работы, что казалось, будто она соткана из паутинки, и в пурпурный короткий плащ, подчёркивающий её царское достоинство, в золотом венце, усыпанным красными камнями, Артемисия вызвала всеобщий гул неподдельного восхищения. Она почтительно преклонила колени перед Ксерксом, выполняя положенный проскинез. Затем Артемисия обратилась к царю:
— Великий царь, господин и владыка наш, я рада приветствовать тебя в Сардах и счастлива сообщить, что желание услужить тебе и выразить мою любовь и дружбу побудило меня лично возглавить небольшой отряд из Галикарнасса. Я привела с собой также пять боевых кораблей, и пусть мой вклад не гак велик (он соразмерен моим возможностям), но у царя будет возможность убедиться в мужестве и отваге моих воинов. Я уверена, наш малый отряд ещё покажет себя и сможет оказать царю важную услугу. Мои корабли лишь немногим уступают прославленным сидонским. Ручаюсь, они будут лучшими во всём твоём флоте. По маневренности и устойчивости им нет равным. Что касается искусства наших кормчих, нет нужды расхваливать их, ты сам вскоре убедишься в этом.
— О, прекрасная, отважная царица, я не верю своим глазам — вижу ли я перед собой смертную женщину или богиню, спустившуюся к нам с высоты небес, — дивную воительницу Палладу. Воистину, это чудо — видеть тебя среди нас! Верю, что ты станешь нашим символом победы, нашей Никой, залогом успеха во всех делах. Имя твоё прославится в веках. Ты будешь вдохновлять своим мужеством на ратные подвиги наших воинов, ведь умереть у тебя на глазах — достойная награда для воина. Ты, которая оставила малолетнего сына и пренебрегла женской немощью ради нас, достойна наивысшей похвалы и награды. Займи же самое почётное место в этом зале — за царским столом, по правую руку от меня.
«Любят же эти персы витийствовать! — Демарата мутило от напыщенных длинных речей царя и его придворных. — Пригласить женщину на пир! Вот это новость!»
По залу прошёл тихий ропот, непонятно чего в нём было больше — зависти, восхищения или осуждения.
— И чего ей дома не сидится? — проворчал посланник фессалийских Алдевадов Диметрий. — Женщина — в армии? По-моему, это скорее дурной знак. Разве мало здесь мужчин, что нужна помощь взбалмошной бабёнки? Лично меня это оскорбляет. Да ещё пригласить её с нами на пир!
— Что ты так кипятишься? — ответил Демарат. — У нас в Спарте относятся к женщинам с уважением, в отличие от остальных греческих и варварских государств, вот почему не найдёшь во всём мире женщин более преданных и достойных, чем спартанки. Конечно, они не отправляются с нами в поход, но если бы это потребовалось, то оказались бы под стать своим мужьям. Артемисия — одного с нами, дорийского рода, и потому мужеством своим не уступит многим мужчинам-варварам.
Намёк покоробил Диметрия. Он знал, что эллины не признают их, фессалийцев, цивилизованными людьми, причисляя к остальным варварам, в то время как сами фессалийцы претендуют на то, чтобы считаться частью греческого мира. Он поднял на Демарата глаза, полные ненависти, сжал кулаки, но не нашёлся, что ответить, и затаил вражду.
Во время пира Ксеркс не спускал глаз с прекрасной царицы, и вечером, когда совсем стемнело, он пригласил Артемисию прогуляться с ним по террасе. Царица-воительница поразила его воображение. Она резко отличалась от томных, расслабленных восточных красавиц, к которым он привык. Стройная, стремительная и лёгкая, как серна, с льняными волосами и огромными серыми внимательными глазами, сдержанная и полная достоинства — она невольно дразнила и увлекала его в область непознанных ощущений. Чувственный и сладострастный перс почувствовал себя охваченным необоримым любовным томлением.
Они вдыхали ночной прохладный воздух. В неверном призрачном свете огромной луны весь город, простирающийся под ними со склона Тмола до реки, казался нереальным и сказочным. Крупные звёзды на ясном небе были совсем близко. Юная царица была тоже совсем близко, до неё, как до звёзд, можно было дотянуться рукой, и в то же время — Ксеркс это чувствовал — она была так же далека и недосягаема, как её сёстры-небожительницы, так ярко сияющие сейчас в темноте. Что-то подсказывало царю, что при всём его могуществе у него нет надежды дотянуться до этой женщины.
— Артемисия, — прошептал он, — твоё имя как аромат весеннего цветка, оно пьянит и кружит голову. Оно стремительно и вместе целомудренно, как и ваша девственная богиня Артемида, которой оно принадлежит.
Царица молчала. Ничто не изменилось в её лице. Оно было прекрасно и бесстрастно, как у статуи греческой богини. Никакая эмоция не нарушала его дивной гармонии. Артемисия устремила задумчивый, несколько мечтательный и в то же время печальный взгляд вдаль, поверх города, за горизонт. О чём она думала? О безвременно ушедшем супруге? О своём ребёнке, оставленном на попечение кормилицы? О своём государстве? Или повелитель Востока пленил её, и она размышляла о возможности их союза? Или скорее — о его невозможности.
Невозможности? Но почему?
Потому что она не могла оставить любимое отечество, бросить на произвол судьбы сына, город, людей. Прежде всего, она царица, а затем женщина.
Она посмотрела на влюблённого царя и печально улыбнулась ему.
— Царь, эту ночь в Сардах мы запомним навсегда. Я чувствую дивную музыку в моей груди, чувствую, как та же мелодия рождается в твоём сердце. Пусть она поёт, то тише, то громче, пусть никогда не замирает. Каждый раз в одиночестве, когда мы будем смотреть на звёзды, мы будем слышать её, хотя она и будет причинять нам нестерпимую боль.
Она замолчала. Тишина окутала их своим покрывалом. Только стрекотание цикад нарушало это упоительное безмолвие. Ксеркс протянул к ней руки, желая обнять. Она отступила на шаг и ускользнула стремительной тенью. В сомкнутых руках царя остался лишь воздух.
— Артемисия, — хрипло позвал царь, — не уходи! Не покидай меня! Ни одна женщина не волновала меня и не томила так сильно, как ты. Никогда я не испытывал такой пронзительной муки. Все члены мои расслабляются, я теряю власть над ними. Останься со мною в эту ночь.
— Нет, мой повелитель! Я не могу остаться. Всё войско сегодня смотрит на нас. Я уроню своё достоинство царицы, если послушаюсь голоса чувства, я опозорю не только себя, но всех моих сограждан. Что станут говорить обо мне, о нас? Что я отправилась искать приключений? Что ты, начав такой грандиозный поход, предался любви? Какова же будет дисциплина после этого в войске? Нет! Владыка, я не допущу этого. Я буду хранить своё достоинство царицы и стратега. Прошу, никогда больше не возобновляй этого разговора. Мы с тобой облечены властью и потому не имеем права отдаваться страстям.
