— Верно, — согласился я. — Ты больше не ходишь в эту проклятую академию танца, академию английского языка и машинописи.
— Но ты по-прежнему светишься в ночи.
— Не преувеличивай! — Похоже, мои комплементы сыпались в дырявый мешок. — Чем ты надушился?
— Вылил на себя пол-литра своего любимого одеколона.
— Видно, придется простить тебе, что ты так и не надел подаренный мной костюм. И ботинки. Вчера я ночевала в «Голубке» и зарезервировала номер на сегодня, но сначала давай погуляем. Откуда во мне такая романтичность? Мои родители были совсем другими.
Когда-то Эльза рассказала мне, что родители оставили ее и двухмесячную Розу на пороге монастыря. Не знаю, правда ли это. Она считала, что обязана всеми своими бедами черной родинке на спине. Сейчас она задумчиво смотрела на игравшую на тротуаре девчушку.
— Эта девочка напоминает мне меня.
Я взглянул. Самая обычная девчонка, играющая в резиночку. Ничего особенного. Через балкон перегнулась женщина.
Девочка прыгнула еще два-три раза и скрылась за дверью.
— Точнее сказать, она напоминает мне ту девочку, какой я никогда не была. Пойдем.
33
Следом за ней я вошел в «Одноглазого быка».
— Два бокала вина, — бросила она официанту, — и анчоусы в уксусе с оливками.
— Как в прежние времена, — сказал я.
— Да. Только официант другой, и отопление плохо работает. Если его вообще включили.
Было жарко, но я ничего не сказал. Принесли вино и тарелку с анчоусами.
— Как твой вчерашний осьминог?
— Печально. Он намеревался попользовать меня и спереди и сзади, но такие штучки не проходят, вернее, ко мне оттуда никто не заходит. Он так достал меня, что пришлось отделаться с помощью виски.
— Ты его напоила?
— Нет, это слишком долго, Он отвернулся, а я разбила бутылку «JB» о его череп. Может, хоть так поймет, почему мне не нравится поворачиваться спиной. К тому же он жмот — собирался купить меня за бутылку «JB». Я украла у него бумажник. Посмотри!
Эльза достала три купюры по десять тысяч.
— Голубые, как моя мятежная, преданная и меланхолическая душа. Хочешь?
Я отрицательно покачал головой, одновременно думая о том, как кстати бы они мне пришлись.
— Дай мне огня.
Я поднес зажигалку. Пламя лизнуло кончик сигареты, но Светлячок взмахнула рукой, поправляя волосы, и так и не прикурила.
— Дай, — повторила она нетерпеливо.
Взяла зажигалку, закурила и поднесла огонь к купюрам, которые держала в другой руке. Они вспыхнули и загорелись, как те многочисленные вечера и ночи, которые мы проводили вдвоем, как те безвозвратно исчезнувшие мечты, надежды и пшеничные поля. Они ушли, их больше нет ни здесь, ни где-то еще. Но они возродятся из пепла, пусть и на других полях, в других сердцах.
— Мне они тоже не нужны. Я только хотела проучить его.
— А что было потом?
— Когда потом?
— Потом.
— Я же сказала, что потом я пошла ночевать в «Голубку». Ты не представляешь, как я скучала по тебе. Я чувствовала с каждым вздохом, как ты мне нужен, каждый сантиметр простыни напоминал, что когда-то эта постель пахла тобой, каждая клетка моего тела страдала без тебя. Какие длинные ночи, Макс, — Эльза взяла мою руку, — как долго не проходит боль, если ты любил по-настоящему. Вернись ко мне. И больше не уходи. Вернись! Пожалуйста, не покидай меня больше.
Эльза сжимала мою руку. Я был на грани взрыва, но сдержался. Самым равнодушным тоном, какой только мог изобразить, я проговорил:
— Это не я ушел от тебя, солнышко.
— Какой ты злопамятный, милый, — сказала она равнодушно и выпустила мою руку. Спектакль окончился. — Кто не умеет забывать, не умеет жить, а тот, кто не умеет жить, — какого черта делает здесь? Ты — спартанец при дворе фараона, аскет, оказавшийся на оргии Калигулы. Не понимаю, как меня угораздило влюбиться в тебя. Разве что наши различия так откровенны, что делают нас откровенно одинаковыми.
Я отхлебнул вина и разом наколол трех рыбешек и одну оливку.
— Сколько мужчин любили тебя, Эльза?
— Почти все. Одни — потому что знали меня, другие — как раз потому, что не знали.
— И скольких ты бросила?
— Всех, потому что я знала их, Макс.
— Я напишу сказку и назову ее «Сердечко». Это будет сказка про девочку, бегущую по тропинке и оставляющую за собой разбитые сердца. Но ее сердечко никому не разбить, потому что оно — каменное. Меня вдохновил «Мальчик-с-пальчик». Я понимаю, тебя совершенно не вдохновляют размеры мальчика и пальчика, но что поделаешь!
— Писательство — не твое призвание, Макс, — отозвалась Эльза, пропустив мимо ушей грязный намек, как прежде пропустила мимо ушей мои комплименты. Она тоже была начеку. — Я сказала, что бросила всех. Это не так. Для одного я сделала исключение, но он ушел от меня, и уходит опять. Не смотри так, мы все допускаем ошибки. Я же человек. Напиши об этом в твоей дурацкой сказке.
Эльза рассматривала почти нетронутое блюдо с анчоусами. Она их так и не попробовала. Мне показалось, что она расплачется, но она взяла себя в руки. У этой новой Эльзы вдруг появились трещины в броне. Раньше она блистала благодаря их полному отсутствию.
— У меня пропал аппетит, — сказала она.
Я бросил в рот пару рыбок и оливку. Эльза, не глядя на меня, допивала вино.
34
Расплачивалась она, а я и не протестовал. Официант смотрел на нас с ненавистью: на его глазах мы сожгли тридцать тысяч песет — и не дали на чай даже трехсот. Мы вышли на улицу. Какая же физиономия была у официанта! Следовало бы объяснить ему, что таким образом мы боролись с инфляцией. Голубь, сидевший на плече у Грустного Генерала, улетел
— Если ты не против, поедем на моей машине. Кстати, ты не забыла про фляжку?
— Забыла. — Она прикусила нижнюю губу, изображая раскаяние и угрызения совести.
— Твоя сестра у них, ты уже знаешь? Выражение ее лица изменилось.
— Да, — ответила она, — я хотела поговорить с тобой об этом.
— Ты думаешь, ей грозит опасность?
— Не больше, чем нам. — Она немного замялась, прежде чем ответить, и мне показалось, что она решает, быть совершенно откровенной или скрыть часть правды. — Гарсиа любит меня, и он пальцем до нее не дотронется. Но пока она у них, я не свободна. Он будет использовать ее, чтобы шантажировать меня. По-моему, Гарсиа считает, что я имею какое-то отношение к кокаину.
