На стенных часах без семи восемь. Эльза опаздывает уже на восемь минут. Сегодня один из самых коротких дней в году, и солнце вот уж часа два как скрылось за Вильядиего. Порой мне кажется, что, если бы в декабре наше зрение становилось черно-белым, никто бы и не заметил. Взгляните на меня. Недурен, правда? Хорошо одет и чисто выбрит. Ботинки с иголочки, сразу видно. А всего каких-нибудь семьдесят два часа тому назад я выглядел куда паршивей. Поразительно, как может преобразить мужчину женская любовь. Хотя, разумеется, шрам на шее никуда не делся. Оказались бессильны даже Эльза или Роза.
— Виски со льдом. Будь любезен, налей виски на два пальца.
Я поднес пальцы к стакану, чтобы уточнить, сколько именно следует налить. Официант, тщедушный подросток, умудрился не перелить ни полкапли, не знаю, потому ли, что украшенная тремя тяжелыми перстнями рука внушала ему уважение, или потому, что получил указания экономить. Посмотрите мне в глаза! Что вы в них увидели? Что бы это ни было, это совсем не то, что вы бы усмотрели шесть лет назад. А всего за три дня до этой минуты я сидел за барной стойкой на этом самом месте. Хотя не все выглядело точно так же. Например, рядом с часами висело зеркало, которое прикрыло бы эти дырки, выставленные сегодня на всеобщее обозрение. Над дверной притолокой, где сейчас ничего нет, тогда красовался выкрашенный в голубой цвет фарфоровый кот. Но есть две новости поважней, три дня тому назад я не ждал Эльзу, а официантом был Тони, а не эта зубочистка. И как я уже заметил, мой внешний вид был значительно хуже…
2
Видите? Те же самые часы, просто тогда они показывали половину одиннадцатого. Рядом с ними висело зеркало, и в нем я видел свое отражение: мужчина кавказской наружности, тридцати с небольшим, в старом пиджаке, заношенных брюках и ботинках на последнем издыхании, сгорбился над барной стойкой. За стойкой — Тони, паренек, переболевший одной теперь уже почти искорененной детской болезнью да так и оставшийся с парализованными ногами. Тони передвигается с помощью костылей или быстро-быстро перебирая локтями по стойке бара. У него удивительно сильные предплечья, а руки как клещи. Выкрашенный в грустный синий цвет кот сидел над притолокой на задних лапах, ожидая бог весть чего с неподвижностью фараона и долготерпением китайца. На самом деле все это началось давным-давно, если только вы согласитесь, что шесть лет — это очень долго. Полагаю, ни фараон, ни китаец нас в этом не поддержат.
— Еще виски, Тони.
Тони плеснул на три пальца «Дика»[2]. У бедняги был насморк. К дохлой собаке все блохи липнут. Я поднес пальцы к стакану, чтобы показать, что я хочу на четыре.
— Не жмись, парень, я не собираюсь никому завещать свою печень.
Тони смотрел на меня с сожалением или, может, просто с симпатией, как бы давая мне возможность согласиться на меньший объем, но я оставался тверд, и ему пришлось долить стакан до указанного уровня. Тони давно не обращал внимания на поселившиеся на моих пальцах кольца: два — на левой руке и три — на правой. Итого пять колец, если только не изменились законы математики, причем ни одного обручального. Пять колец, совсем недавно оставивших свой след на некоторых физиономиях. Я носил их по привычке, а еще потому, что верил, что они приносят удачу. Удачу… Ну не странно ли, что я в моем возрасте продолжаю верить, будто что-то может подарить мне удачу?
Кроме Тони и меня в баре сидели еще две пары и обнимались себе украдкой на мягких диванчиках под прикрытием царившего по углам полумрака. Только любовь к темноте и отличала их от моли, во всем остальном они были совершенно одинаковы. Этот бар, его обстановка, музыка, сервис не привлекали больше ни одного посетителя. Сильные мира сего изменяют вещи, чтобы они навечно оставались неизменными. «Голубой кот» не менялся и именно поэтому был совсем не таким, каким я увидел его пять лет тому назад, завалившись в бар после целого года нищенских скитаний. За эти пять лет никто не потрудился подкрасить его, купить новый музыкальный центр, почистить обивку на креслах и как-то прикрыть прожженные сигаретами дыры или хотя бы ввернуть новые лампочки взамен перегоревших. «Голубой кот» походил на уродливую толстуху, десять лет не принимавшую душ и не прикасавшуюся к косметике. Увы, я был связан с этой грязнулей крепкими узами брака. Мы с Тони дружно обернулись на звук отворившейся и закрывшейся двери. Повернувшись к нам спиной, женщина в элегантном черном пальто поставила ногу на табурет и рассматривала побежавшую петлю на чулке. Тони восхищенно присвистнул, но потихоньку, так, что услышал только я. Он был совершенно прав: эта дорожка на этих чулках была не какой-то заурядной спущенной петлей. Ну просто журнал для мужчин — «24 Horas dе Lе Mans». Она забрела сюда по ошибке, иначе и быть не может. Но я узнал ее в тy же секунду, и мое сердце загалопировало, пошло вразнос. «Тпрр-у, лошадка, — сказал я себе, — осади».
— Вот дерьмо! — воскликнула женщина.
Даже если бы она не заговорила, если бы так и стояла ко мне спиной, несмотря на то, что я не видел ее шесть лет, и даже несмотря на ее пальто, я узнал бы ее из миллиона. Сердце сделало кульбит. Глупое, непослушное сердце. Эльза подошла к стойке и, даже не взглянув на склонившегося над ней типа, не удостоив вашего покорного слугу хотя бы взглядом, повернулась к Тони. Будь я табуреткой, она обратила бы на меня ровно столько же внимания. Может, даже больше — она поставила бы на меня ногу. Зазвучала песенка «Старая лошадь» в исполнении группы «Макондо». Подкралась любовь,/ но ты ничего не понял;/ гуарума зазеленела, цветет гуамачито нежный, и листики распустились,/ а старая уставшая лошадь в саванне/ сама не знает того, что, если отпустить поводья,/ которые так крепко держат ее сердце,/ оно вырвется на свободу и, может быть, встретит гнедого жеребенка,/ и тогда в груди ее…[3]
— Пачку «Данхилла», пожалуйста.
Похоже, Тони тоже был для нее пустым местом — просто автоматом, торгующим сигаретами.
— У нас нет.
Тони быстро вытер нос тыльной стороной руки. В присутствии столь достойной дамы он стеснялся шмыгать носом, как делал это при мне или других клиентах.
— Тогда «Мальборо».
Эльза подарила ему улыбку, способную обезоружить даже римского гладиатора. Тони бросил взгляд на сваленные на полке пачки сигарет и опять, заметно волнуясь, повернулся к Эльзе.
