— Я этого не понимаю.
— А это ты можешь понять? У меня были только ты и шлюхи. И то, что мне всегда хотелось делать, я делаю с тобой.
— Похоже, будто у тебя в жизни было всего две женщины.
— Так оно и есть. У меня было только две женщины. Та, другая — это все шлюхи, и я их ненавидел. А тебя я не ненавижу. Я тебя люблю.
— Боже мой! — вздохнула она.
— Знаешь, я вовсе не такой странный, как некоторые другие. Послушала бы ты, о чем говорят в суде.
— Я не хочу этого слушать.
— Но тогда бы ты знала.
— Но я не хочу этого знать.
— Тебе следовало бы послушать то, что там говорят.
— Почему бы тебе не перемениться? Почему это должна делать я?
— Послушай, я дам тебе почитать кое-какие книги. Хейвлока Эллиса[15].
— О, книги. Я никогда не читаю…
— Не романы. Научные книги.
— Врачебные книги. Мне не нужны врачебные книги. Я знаю, кто я такая. Я женщина. А ты должен быть мужчиной. Может, ты еще и голубой?
— Какого черта! Я бы тогда не любил тебя.
— Какого же рода эта любовь?
— Какого-то. Любовь бывает самого разного рода.
— Хм. Я иду спать.
— Иди.
— У тебя должно было быть… ты должен был быть вроде Рудольфа Валентино или Уоллеса Рида.
— Если ты больше обо всем этом узнаешь, то будешь лучше в этом разбираться, — сказал Ллойд.
— Я в этом и так разбираюсь.
— Но недостаточно.
— Я понимаю одно: есть такие вещи, в которых мне вовсе и не нужно разбираться.
Так вот, Уильямс любил Лотти, или по крайней мере так он ей говорил. Однако он имел в виду под словом «любовь» вовсе не то, что имела в виду она, а именно что-то простое, непреодолимое, то, что приносило удовлетворение. В свои сорок три года Лотти пришлось узнать любовь, холодную, как смерть, но не такую, как смерть, неизбежную. Смерть приходилось принять, однако ее можно было отсрочить, но такого рода любовь она прежде и вообразить себе не могла. И тем не менее Лотти ее теперь на себе испытывала. Она пошла на кое-какие компромиссы: частично в этом ей помогло секретное чтение Хейвлока Эллиса, частично — тайная, постыдная консультация Джорджа Ингрэма, который не был целителем душ, однако успокоил ее, заверив, что не она одна на свете или в городе Гиббсвилле испытывала неудовлетворенность. То, что он ей рассказал, вряд ли превосходило то, что она могла бы узнать из описания судебных процессов, которые упоминал Ллойд, но различие было в том, что из уст Джорджа эти сведения имели бо́льшую ценность — Джордж был ее любовником, и Джордж был врачом. Компромисс, на который она пошла, был тяжелым и дался ей далеко не сразу, но он был достигнут. Простым путем. Она научилась быть женой Ллойда на его условиях. И именно тогда она начала его терять. Целый год они были счастливы. Он ее обратил в свою «веру», и она теперь стала «обращенной». Более того, отличие их супружества от остальных дало ей чувство превосходства над другими женщинами. Но он победил, а она проигрывала, и это было началом конца.
Руфь Дженкинс жила в Гиббсвилле всю свою жизнь; за исключением двух однодневных экскурсий в Атлантик-Сити, она никогда не выезжала за пределы штата Пенсильвания и за двадцать шесть лет ни разу не была в здании суда. Она практически каждый день смотрела на часы здания суда, но этим все и заканчивалось. В ее представлении, как и представлении многих жителей Гиббсвилля, суд скорее олицетворял собой округ, а не город; он был местом, притягивавшим в Гиббсвилль множество невежественных, попавших в беду шахтеров и множество адвокатов, старавшихся из этой беды их вызволить. Не было такой силы, которая могла бы заставить ее войти в здание суда, за исключением той, что все-таки заставила ее это сделать, — тетино наследство и необходимость подписать нужные бумаги, а также мистер Дж. Б. Чапин — адвокат, сопровождавший ее в суд. Процедура в отделе регистраций завещаний оказалась короткой, и Руфь могла вернуться домой не более чем через час, если бы случайно не упомянула мистеру Чапину, что она пришла в суд впервые в жизни.
— Что ж, — сказал мистер Чапин. — Хотите посмотреть, как работает наша судебная машина? Заседания сейчас идут полным ходом. Давайте заглянем в зал номер три. Возможно, услышим нечто занятное.
Руфь и хотела бы отказаться от приглашения, но понятия не имела, как ей это сделать. Мистер Чапин провел ее в комнату номер три, и в пустом ряду за перегородкой они уселись на скамью.
— Судят за оскорбление, избиение и покушение на убийство. Обвиняемый — вон тот итальянец с усиками.
— Понятно, — сказала Руфь Дженкинс.
— Свидетеля допрашивает мистер Уильямс, Ллойд Уильямс из Кольеривилля. Помощник окружного прокурора. Умен как черт. Смотрите, как он сейчас этого свидетеля скрутит в бараний рог.
— Возражаю, ваша честь!
— Это защитник. Мистер Траутмэн из Така, — сказал Джозеф Чапин.
— И вполне справедливо, — сказал судья.
— Судья Брэмуэл, — сказал Джозеф Б. Чапин.
— Мистер Уильямс, может, вам еще раз все объяснить, чтобы вам в следующий раз было понятнее? — сказал судья Брэмуэл. — За последние четыре минуты я дважды поддержал возражения мистера Траутмэна, и все они касались направления вашего допроса свидетеля, а теперь вы снова продолжаете в том же духе.
— Прошу прощения, ваша честь, — сказал Уильямс. — Я только пытаюсь показать…
— Думаю, я знаю, что вы пытаетесь показать, мистер Уильямс. А сейчас часы показывают, что истекает мое обеденное время, и я считаю, что нам нужно уйти на перерыв. Заседание прерывается до двух часов.
— Всем встать! — выкрикнул судебный пристав.
Вокруг все засуетились, а Чапин и Руфь остались сидеть на своих местах.
— Боюсь, что эта сцена вас разочаровала, — сказал Джозеф Б. Чапин. — Но давайте подойдем к Ллойду Уильямсу и с ним поздороваемся.
— Давайте, — согласилась Руфь Дженкинс.
— Ллойд, Ллойд! — позвал Чапин.
Уильямс обернулся и увидел Чапина.
— Привет, Джо, — сказал он.
И тут — опять впервые — Руфь Дженкинс услышала, как Чапина назвали Джо.
— Познакомьтесь — это миссис Дженкинс. Руфь, это мистер Ллойд Уильямс — наш знаменитый помощник прокурора.
— Здравствуйте, миссис Дженкинс, — сказал Уильямс.
Они не пожали друг другу руки, так как в руках у Уильямса были бумаги и большие тяжелые конверты.
— Ты сегодня в суде?
