Есть решение, подходящее к целой куче проблем: пусть этим занимается кто-нибудь другой.
И мне это решение казалось оптимальным. То, что я делаю, я делаю неплохо — но я не маг, я не люблю магии и считаю наиболее разумным держаться от нее подальше, каков бы ни был ее источник.
— Это тебя пугает?
Когда моя жена говорит, что я не идиот, я не против.
— Разумеется, — сказал я. — Заработать себе репутацию неуязвимого может каждый. Для начала лезешь в самое пекло и выходишь живым. Повторяешь это еще раз — и репутация готова. Еще несколько раз — и станешь легендой. Но слава не сделает тебя неуязвимым. Твое умение тоже значения не имеет: всегда есть шанс, что не повезет. Если все время бросать кости, то в конце концов выбросишь несколько раз подряд «змеиные глаза».
— Как было у Карла.
Я кивнул.
— Как было у Карла, у Джейсона Паркера, у Чака, как... как у нас всех когда-нибудь будет. Возможно.
Мы слишком долго не обращали на Нору внимания: она вылезла из своего закутка и принялась жевать мой башмак.
— Вот так, понимаешь, и возникла вся проблема.
Я очень осторожно, нежно, отпихнул щенка. В ответ она вцепилась в носок башмака и начала трясти его, как пес — крысу.
— Какая?
— Рабство. — Я наклонился, ухватил Нору за шкирку и подержал. — Вот ты воюешь с другим племенем — не важно, кто начал войну — и побеждаешь. Что ты сделаешь с выжившими? Устраиваешь поголовную резню, как принято у народа Чака? Отпустишь на все четыре стороны — Лелеять месть?
— На которую они имеют право.
— Кто бы спорил. Но дело не в этом. Имеют, не имеют но если ты позволишь им уйти, ты посеешь ветер. Итак, ты перебьешь их — всех до единого? Или примешь под свою руку?
А если примешь — сможешь ли ты принять их, как собственных граждан, или членов племени, как ни назови? Разумеется, нет.
Конечно, рабство — не единственный выход. Выбор огромный — хотя бы и колонизация. После победы Бима Карл присоединил Холтун. Различия касались лишь доверия и положения: Карл принял холтов под свою руку, пообещав им равные права в Империи — со временем.
— Значит, ты говоришь, что работорговцы, которые сожгли мою деревню и захватили меня, когда я была еще девчонкой, были милейшими людьми. Просто их не так поняли. А я тебе рассказывала, как они вшестером, вшестером...
— Тише. — Я потянулся было к ней, но вовремя опомнился. — Успокойся, Кира. Я говорю не о том, во что это превратилось. Я говорю о том, как это начиналось. — Я погладил щенка. — Может, из лучших побуждений?
Может быть, если предвидеть все последствия, лучше было позволить Тэннети просто безболезненно их прикончить.
Киру это не убедило. Губы ее сжались в прямую линию, а потом она отвернулась. Черт ее побери, вечно она от меня отворачивается!
— Кира, — сказал я. — Я никогда не прощу никого, кто причинял тебе боль. Умышленно или нет.
Я хотел обнять ее, приласкать, прижать к себе и сказать, что все будет хорошо, но такую ложь трудно сказать женщине, которая вскрикивает, едва ты ее коснешься.
Какой-то миг я гадал, чем все кончится. Случиться могло все от попытки ударить меня до пылких объятий.
Но она просто приподняла Ника — щенок засучил в воздухе лапками.
— Я знаю, — холодно сказала она. — Ступай, Уолтер. — В ее голосе слышалась дрожь, но это потому, что я очень прислушался. — Я побуду здесь. Тебе нужно поспать.
У меня расстройство сна стремится к максимуму — я так и не сумел заснуть опять.
Глава 9,
в которой мы отправляемся в путь
Я и сам никогда не знаю, сколько правды в моих рассказах.
Вашингтон Ирвинг
Закон Словотского номер девятнадцать: «Когда рассказываешь историю, эффект важнее правдивости».
Уолтер Словотский
Стах всегда клялся, что это было на самом деле, но в роду Словотских принято врать. Я лично в это не верю.
А история такова.
Однажды, когда я был совсем маленьким — лет трех или близко к тому, — Стах поставил меня на кухонный стол и отпустил руки.
— Прыгай, Уолтер, — сказал он. — Не бойся: я тебя подхвачу.
— Нет, не подхватишь, — заупрямился я. — Ты не станешь меня ловить, и я упаду.
— Давай, Уолтер, давай. Я поймаю тебя. Честно. Некоторое время мы спорили — он протягивал ко мне большие руки, я упирался, понимая, что это какая-то проверка. И наверняка — подвох.
И все же я прыгнул. А он отступил, и я упал на пол. И расшибся.
Я лежал и плакал.
— Ты же обещал, что поймаешь!
— Это научит тебя не доверять никому, — сказал он.
Потом я много думал об этом. Поступок был жесток, а мой отец скорее отрезал бы себе руки, чем был жестоким со мной. Но сказать, что он это сделал, — дело иное. Ведь то, что он этим доказывал мне, было истиной: проживите достаточно долго, и наверняка среди тех, кому вы доверяете — даже если таких немного, — найдется тот, кто предаст вас. Попросту даст вам упасть.
Они всего лишь люди; все люди ненадежны, даже я. Особенно я.
Не лучше ли понять это в детстве, на примере, которого, может, никогда и не было, чем напороться на это тогда, когда это будет по-настоящему важно?
И не говорите мне, что ложь — всегда жестокость.
* * *
Джейсон нашел меня в фехтовальном зале в восточном крыле казарм. Светлое, полное воздуха место: одна стена почти целиком из распахнутых окон, вторая сияет белизной.
Я выбрал учебный меч и соломенную куклу, разогрел мышцы с годами это становится все нужнее и нужнее — и принялся отрабатывать выпады, заставляя мышцы бедер работать так, что они чуть не взвыли.
Как говаривал приятель моего приятеля: «После сорока остается себя только латать». Физически ты вроде бы еще в форме, тем более если поддерживаешь себя упражнениями на уровне — но организм неуклонно сдает. Мое правое колено время от времени начинало ныть, хотя по-настоящему плохо мне становилось, только если я его перетруждал. И все равно — плохо. Я пробовал и лед, и тепло, и уже начал подумывать съездить в Питтсбург к пауканам выяснить, не сможет ли их лекарь как-то заговорить мой сустав.
— Поработаешь со мной? — спросил Джейсон.
Он был в белой свободной рубахе и таких же штанах, заправленных в сапоги. Добрая рабочая одежка.
— А в чем вопрос? Разве из меня песок сыплется? — Я указал на стойку с тренировочным оружием. — Давай. Выбирай игрушки.
— Спасибо.
Он взял пару поддельных терранджийских боевых жезлов и напал на моего любимого противника — деревянный столб, от пола до потолка укутанный циновками. Блокировал воображаемый удар, парировал второй, потом выбил по закутанному дереву быструю глухую дробь.
