который должен доставить меня в школу, как в коридоре появился мужчина. Высокий, достаточно приятного вида. По крайней мере, от него веяло спокойствием и уверенностью. На мужчине был одет костюм темно-серого цвета и шляпа, опущенная почти на самый кончик носа. Из-за этого лица его практически не было видно. Он эту шляпу так натянул, что даже удивительно, как ухитрялся видеть перед собой дорогу.
Я скользнул по загадочному человеку взглядом и, не останавливаясь, протопал вперед. Здороваться тоже не стал. Вряд ли ему просто очень нравится прикрывать лицо тенью шляпы. Наверное, какой-то соглядатай или секретный доносчик. В конце концов, уверен, у Берии они точно были. Хочет товарищ остаться неприметным. Ну так на здоровье. Зачем смущать человека.
Но когда я уже отдалился от незнакомца на приличное расстояние и мне просто оставалось выйти из дома, между лопаток ощутимо засвербело. Я на автомате, чисто интуитивно оглянулся. Мужик в шляпе стоял посреди коридора и пялился прямо на меня. Честно говоря, стало не по себе. Прямо как в триллере каком-то. Я демонстративно отвернулся и вышел из дома на улицу. Тем более, молчаливый чекист уже сидел в машине, ожидая моего появления.
Мы добрались до школы в такой же гробовой тишине. Он даже на прощание элементарного «до свидания» не сказал. И вот с той встречи минуло два дня. Два дня тишины. Ни Бекетова, ни Клячина я так и не увидел.
Зато крайне странно вел себя Шипко. Он после моего возвращения все время косился на меня при каждой возможности. Однако, стоило мне посмотреть на него в ответ, тут же отворачивался. И еще, сложилось такое ощущение, будто Панасыч хотел о чем-то поговорить. Или спросить. Или предупредить. Не знаю. Каждый раз, стоило нам встретиться взглядами, Шипко резко отводил глаза. И при этом я видел по его лицу, он с трудом держит в себе что-то рвущееся наружу. В общем, поведение воспитателя тоже не добавляло ни позитива, ни спокойствия.
И вот сейчас, скорее всего, причиной моего пробуждения было именно это состояние ожидания, которое из-за всей ситуации, касавшийся Клячина, часов, деда, а теперь ещё Берии, вызывало в моей душе сильный стресс.
— Хоть рубашку надень, — громким шепотом сказал мне вслед Бернес. — Холодно же.
— Я сейчас вас прибью, — сообщил из-под одеяла недовольный Подкидыш. — Один ходит тут, ногами шаркает. Второй шипит, как змея подколодная…
— Да ниче. Пойдёт, — я натянул куртку прямо на майку и направился к выходу.
Ваньке ничего отвечать не стал. Его можно понять. Он последние несколько дней со своим радиоделом вообще очумел. Его грузят на этих личных, индивидуальных занятиях так, что у Подкидыша даже сил на препирательства с Панасычем не остаётся. А это вообще уж, из ряда вон. Не знаю, кого там из Ивана готовят.
Остановился возле входа в барак, запахнул посильнее куртку и посмотрел вдаль, туда, где вот-вот встанет солнце.
А потом вдруг, вообще не знаю, почему, в башке словно сцена из фильма, всплыла та встреча в коридоре. Мужик в шляпе… Он ведь непросто так показался мне приятным. Как может быть приятен незнакомый человек, который просто идёт мимо. Я его узнал! Вернее, не совсем я. Подсознание, наверное, узнало какие-то детали и черты. А дошло это до меня только сейчас. Спустя два дня. Ой, деби-и-ил…
— Твою ж мать… — протянул я, глядя в одну точку. — Судоплатов. Похоже, это был Судоплатов.
И главное, совершенно непонятно, к добру такой поворот или к худу. Вот он почему, наверное, остановился. Моё лицо напомнило ему старого друга.
— Реутов!
Честно говоря, это вышло настолько неожиданно, что меня буквально подкинуло на месте. Из рассветного полумрака, который между деревьев был гораздо темнее, выступил вперёд Шипко.
Глава 12
Я, наконец, вижу, куда двигаться
— Гляньте, че делается… Опять этот убогий что-то пишет. Эй, Вицке! Ты чего там? Стихи, поди, сочиняешь? Или книжку? Ой, дура-а-а-ак.
— Он не дурак, он думает, что самый умный. Мы тут все дураки, а он весь из себя дельный. Интеллигент вшивый.
Я поворачиваюсь на голоса, которые звучат от входа в спальню. Там стоят подростки. Вернее, я оцениваю их как подростков, потому что они просто-напросто старше меня. Года на два-три, наверное. А так, если смотреть объективно, всего лишь дети. Не больше восьми или десяти лет. Сложно понять. Пацаны какие-то… мелкие, что ли, и непропорциональные. Да и видок у них — тот еще. Худые, вытянутые, с круглыми, лысыми головами. Ясное дело, что эти головы и не должны быть квадратными, но на фоне худобы, они кажутся слишком уж похожими на шар. Судя по тому, что в некоторых местах неравномерно виднеются отрастающие волосы, их стригли явно наспех и не в парикмахерской. Впрочем, как и меня.
Пацанов трое. И все трое старше. Еще, они агрессивные. Смотрят на меня с насмешкой, ухмыляются. Но за этими ухмылками виднеется оскал и злоба. Даже не волчья. Волки — они честные. Хищники, да. Но волки не подлые. Они просто по своей природе готовы напасть ради пропитания. Я знаю. Мне папа читал это в одной умной книге про животных.
Здесь же речь вовсе не о пропитании. Просто пацаны меня не любят. Они считают, что я с придурью. Называют блажным. Ненормальным. А еще они знают, что я появился в коммуне не с улицы. Знают, что мои родители не такие, как их. Мама и папа меня не бросили. Нас разлучили насильно. Сам факт, что я вообще помню родителей и совсем недавно жил в семье, этих злобных, малолетних гиен выводит из себя.
— Что ты там пишешь, гнида интеллигентская? — один из пацанов «цыкает» сквозь зубы и плюет на пол.
Это он зря. В коммуне мы все делаем сами. В том числе, убираем комнаты. И это тяжело. Полы здесь сбиты из досок, которые плохо прокрашены. Если пробежаться босиком, можно получить занозу. Поэтому отмывать их руками не самое приятное занятие.
Мне поначалу было совсем тяжело. Тяжелее, чем остальным. Дома я убирал в своей комнате, но только игрушки или книги. А полы всегда мыли взрослые. Все, что связано с бытом, делали взрослые.
