чистить и мыть бесконечные корзины овощей. Тут присутствовали и морковь, и картофель, крупная твердая репа и репчатый лук. Лук был довольно злой, и над ним я постоянно рыдала, так как требовались не пара луковок, а килограмма три-четыре.
Еду Агапа варила довольно странно. Я такое блюдо видела впервые. В большой, литров на пятнадцать, не меньше, котел она мелко крошила небольшой кусок соленого сала, вытапливала оттуда жир. А уж потом, впихнув в котел одновременно все порезанные овощи и добавив целый кочан крупно нарубленной капусты, повариха доливала туда пару ковшей воды и, закрыв крышкой это варево, почти полностью закрывала поддувало в печи.
Вся эта махина парилась часа два, не меньше, затем туда еще доливали крутого кипятка, высыпали целый ковшик пшена и добавляла две с горкой ложки крупной сероватой соли. Вот тут Агапа вставала к плите, подкидывала немного дров и, непрерывно помешивая, давала вареву закипеть. После закипания все шло по той же схеме: поддувало прикрывалось, котел закрывался крышкой и таким образом стоял до самого ужина. Блюдо получалось странное: разваренное в кашу, с неприятно мягкими и пресными овощами. К завтраку селян было необходимо нарезать с десяток буханок хлеба. Его привозили откуда-то. Я так думаю, что как раз из монастыря: хлеб был скверно пропеченный и лип к ножу. Нина занималась стиркой каких-то бесчисленных рубах и тряпок. В том самом котле, куда я таскала воду, она кипятила вонючий раствор, пахнущий хозяйственным мылом, и, ловко прихватив из корзины очередную рубаху или тряпку, кидала ее в отвар. Это бельевое месиво она периодически тыкала большими деревянными щипцами, заставляя комок белья медленно вращаться в кипящем мутном «бульоне». Думаю, что часть тряпок были портянками: воняли они просто неимоверно. Их также кипятили в общем котле, и никто не собирался отделять рубахи и штаны от этих средневековых «носков».
В целом, из-за бесконечно топящейся печи и испарений из котлов на кухне днем был натуральный ад: жара, духота, высокая влажность. Я сидела, чистя очередную порцию овощей, и размышляла, станет ли полегче, когда баронет наконец-то уедет. По лицу у меня бежали едкие капли пота. Но из-за того, что руки были грязными, вытирать их приходилось не рукой. Иногда я тыкалась лицом в собственное плечо, чтобы рубаха впитала пот и от него не щипало глаза.
Закончив чистить, я вставала к столу и прямо на нем, за неимением досок, начинала нарезать очередную груду овощей: такой котел с похлебкой Агапа варила дважды в день. Первый выносили на задний двор около полудня, а второй – поздно вечером. Часов здесь не было, но думаю, что ужинали крестьяне около семи-восьми вечера. Кроме того, в течение дня на кухню заходили люди, которых требовалось кормить. Это были возчики, еще один довольно здоровый мужик, который с утра до вечера колол на заднем дворе дрова, оттаскивая нарубленное в пристроенную к дому ветхую сарайку.
Сараек, кстати, за домом было несколько. Похоже, в одной их них и ночевали все будущие солдаты. Кроме того, одна из хозяйственных построек была конюшней, еще в двух содержалось около пятидесяти кур, а в маленьком загончике хрюкали две жирных свиньи. Сама я хрюшек только слышала, но не видела. До тех пор, пока на пятый день недели при мне одну не выволокли во двор и не зарезали.
В детстве я часто бывала в деревне у бабушки. Помнится, это было самое начало девяностых, когда при мне по первым заморозкам впервые резали поросенка. Конечно, сам процесс умерщвления животины мне никто не показывал, однако я прекрасно помню, как мы с бабушкой тщательно отмывали широкую низкую скамейку, обдавая ее кипятком. На нее потом и положат тушу. Мыли разделочные доски в горячей воде, готовили банки, миски и кастрюли.
— Чтобы мясо хранилось долго, его в чистоте готовить надобно, Ксюшенька. А занесешь какую грязь – весь продукт испортится. И колбаски потом отвезешь домой, и сальца. Засолим с травками, с перчиком, с чесночком – ух! Духовитое будет и вкусное!
Бабуля была невысока ростом, крепка и подвижна, как ртутный шарик. В ее доме всегда восхитительно пахло травами, пучки которых она развешивала на просушку в «зале» – самой большой комнате дома, где на окнах висели не шторки, а «городские» занавески до полу. От угла до угла комнаты по диагонали натягивалась каждый год толстая хлопчатобумажная нить, и к ней бабушка крепила пучки зверобоя и чабреца. На весь дом благоухала душица. Только став взрослой, я узнала, что орегано и майоран – слова, которые казались иностранными и загадочными – готовят именно из обычной душицы. Её мы с бабушкой собирали в июле месяце, аккуратно обрывая цветущие верхушки или срезая их старым, чуть подржавевшим секатором. Собирать ходили обязательно после полудня, в самую жару.
— Смотри внимательно, деточка. Чтобы никаких сухих веточек или паутины не было. Нам потом с тобой это кушать. И домой к маме я тебе обязательно кулечек положу. Тот год мама лежала в больнице, и месяца три я даже ходила в деревенскую школу. Домой меня забрали уже перед самым новым годом.
Бабушка Маша была чистюля и аккуратистка. А уж кровяную колбасу готовила так, что я до сих пор вспоминаю ее вкус. Такой больше нигде не пробовала. Сейчас я неприязненно смотрела, как бедную хрюшку разделывали прямо на земле, на соломе, даже не собрав кровь. Как себе под ноги кидают куски мяса и сала, как, слегка отряхнув, складывают в деревянную кадушку. Один из крестьян, громко хэкая, рубил тушу на куски. Тут же на соломе Агапа, бросившая на Нину всю кухню, огромным ножом снимала куски сала и скидывала их в бочку, пересыпая щедрыми горстями соли. Не добавляла ни приправ, ни обычного чеснока, хотя на кухне висела на стене целая коса. Мне было любопытно посмотреть, что буду делать с мясом, но из кухни меня окликнула Нина.
Глава 23
Вся эта суета и суматоха продолжались до воскресенья. Муж со мной не разговаривал и, слава всем богам, почти не виделся. Однако именно в воскресенье в гости пожаловали священник с помощником. Прямо в зале был устроен молебен «о воинах и в пусть шествующих». Присутствовали
