с рюкзаком. В котором ничего не тронули. Набреди Мих сначала на разбойников, жадных путников или просто дикого зверя — и все повернулось бы совсем по-другому. И тут же и закончилось. Не в его пользу.
Посмотреть на интересную находку собрались все члены семьи. Жизнерадостный, невероятно толстый контез Вац, пребывающий в состоянии вечного перекуса, его отец Жан, старый и худой, похожий на большого седого паука, беременная жена Сона и двое сыновей.
Мих, помнится, вел себя как последний осел: пытался что-то объяснить, кипятился, брызгал слюной, доказывал, тянулся пожать мужчинам руки, тряс мобильником. Семья контеза глазела на все это как на бесплатное представление комедианта и пожимала плечами.
Кончилось все тем, что старый контез Жан вдруг захрипел, закатил глаза, перестал дышать и, схватившись за грудь, осел на каменный пол.
Мих среагировал автоматически — вбили в голову на практических занятиях в институте. Плюс пару раз уже попадал в такие ситуации. Склонился, положил руку на шею, не почувствовал пульса и сильно ударил старика кулаком в грудь.
Два стражника запоздало наставили пики ему в застежку рубашки. Но дело было сделано. Старик судорожно вздохнул, потом, немного погодя, вздохнул еще раз, закряхтел и открыл глаза. Взгляд был мутный, несфокусированный. Но процесс пошел. Контезу-старшему на этот раз повезло реанимироваться.
Правда, одно ребро все же треснуло (а может, и сломалось; без рентгена поди проверь), пришлось накладывать давящую повязку. Но это были уже мелочи.
А к Миху после этого случая все благородное семейство прониклось глубоким уважением и убеждением, что он великий лекарь. Мих спокойно мог назваться шпионом далекого государства. Его все равно не выдали бы и уж тем более не выгнали.
Вац приставил к Миху учителя языка. Через два месяца лекарь худо-бедно заговорил. Он вообще был способный к языкам. А когда Мих выразил желание выучиться мастерству у живущей на далеком хуторе известной травницы, контез отправил ей в подарок двух поросят, чтобы была посговорчивее и повнимательнее.
Мих прожил у контеза без малого восемь месяцев. Его принимали если и не за члена семьи (все же родословная подкачала), то за верного друга. По вечерам за пышными, обильными обедами, когда мужчины вели нескончаемые разговоры о соседях, королевской семье, погоде и пахоте — Мих постигал тонкости мира, куда его угораздило попасть.
Мих присутствовал при родах госпожи Соны, которые, слава богу, прошли благополучно и его вмешательства не понадобилось. Мих был уверен, что опытная повитуха знает в деле родовспомоществования гораздо больше, чем он.
Заодно провел несколько кратких уроков гигиены у младшего поколения контезов. Не то чтобы верил, что его советам последуют, но хотелось хоть чем-то отплатить за гостеприимство.
Впрочем, отплатить скоро получилось сполна. Простудился и заболел младший сын контеза — пятилетний Родко. Простуда перешла в бронхит, а бронхит в воспаление легких.
Мальчик метался в жару, Мих просиживал рядом ночи напролет, меняя на пылающем лбу ребенка смоченные в уксусе салфетки. А потом, когда не удалось победить болезнь, достал из заветных, неприкосновенных запасов пачку антибиотиков. Из тех, что несколько месяцев назад вез матери. Тех, что берег на крайний случай. Для себя.
И мальчик через несколько дней пошел на поправку.
После этого случая Мих мог всю жизнь прожить у контеза без забот и бед, как мышь под веником. Но для себя он решил: если он в этот мир попал, то, значит, где-то существует ход обратно. Во всяком случае, в это верилось. А если сидеть на одном месте — никогда его не найдешь.
Так вот Мих и стал бродячим лекарем. Исходил большую часть провинции, а теперь отправился в путешествие. Он все еще надеялся вернуться домой.
Караван двигался очень медленно. Купцы делали частые остановки. Можно сказать, в каждом городе чуть побольше поселка. Вели долгие, до нескольких дней, переговоры с торговцами-оптовиками о покупке и продаже, иногда заканчивающиеся шумными попойками до утра с пьяными объятиями и слюнявыми поцелуями.
До полудня Данники маялись от похмелья. Потом приезжали фуры. Начиналась разгрузка коробок с кружевами и рулонов полотна, погрузка мешков, ящиков и бочек со всякой всячиной. Затем шли расчеты, подведение итогов и неспешное возвращение обратно на дорогу. И все начиналось сначала.
Мих скучал и кис от безделья. К тому же в набитых фургонах все труднее было устроиться с комфортом. Ящики норовили заехать в бок острым углом, мешки — прихлопнуть, а бочки — придавить. Приходилось выбираться на свет божий, устраиваться рядом с возницами, лицезреть широкие драконьи хвосты. Только и радости было, что пробежаться трусцой вокруг для разминки.
В конце концов Миха такое путешествие окончательно достало. У въезда в большой город в дне переезда до моря он распрощался с Данниками, рассчитывая добраться туда уже пешком.
Мих покинул караван до рассвета, после утомительного ночного перегона. Ворота были еще закрыты. Многочисленные путники: пешие, конные-драконные, караванные расположились недалеко в поле. Жгли костры, варили кашу, кипятили воду. Или просто дремали, завернувшись в плащи и куртки.
Мих пристроился на краю, рядом с лесом. Прислонился к лысому, без коры, белесому стволу дерева-голяка и попытался задремать, намотав лямки заплечного мешка на руку. Раззяв здесь не жаловали и не жалели. А где, скажите, с раззявами по-другому?
Хотелось есть. Хотелось выспаться в мягкой постели. Посмотреть новости по телику. Много чего хотелось…
В прохладном, предрассветном воздухе вдруг раздался женский крик. Крик повторился еще раз. И еще.
— Лекаря, — заволновалась толпа. — Есть ли лекарь? Неужели лекаря нету?
Мих тяжело вздохнул. Когда так кричат женщины, то это, вполне вероятно, к родам. А принимать роды он не любил. Вернее, не умел. Короткая институтская практика в гинекологическом отделении в Питере ничему его не научила. Разве что отбила всякое желание в скором времени заводить детей. Работая на скорой, Мих, бывало, что и доставлял рожениц в больницу, но те, будто чувствуя его беспомощность, терпели до приемного покоя. Ни одна не подвела. А в этом мире к рожонкам приглашали повивальных бабок.
Один раз, так случилось, Мих принял у измученной трехдневными схватками до нечеловеческого состояния немолодой женщины мертвого, с обвитой вокруг горла пуповиной, мальчика. За что был почти придушен мужем несчастной. Уже хрипел, когда
