удивленная его злостью.
— Мы можем взять эль у мельника. Мы сделали это раньше и заплатили нашим собственным, когда сварили его. Еще не конец мира.
— У меня нет времени варить, — сказал Томас, гладя на Бет через набрякшие покрасневшие веки. — Я работаю над кое-чем очень важным. Я думаю, что ты об этом знаешь.
Она пожала плечами:
— Как я могу знать? Ты никогда не говорил об этом. — Ее бледное милое лицо глядело на него. Она была хорошенькой, когда он взял ее в жены; она стала немного полнее, да, и мудрее на крутых жизненных поворотах. Бездетность не помутила ее разум. Она разрешила знахарке попотчевать ее травами и горькими снадобьями, привести к странным камням и странным иноземцам; она посещала аптекарей и докторов, и Томас работал на их полях, чтобы заплатить за визит. И, конечно, они молились. Сейчас Томас чувствовал себя слишком старым, чтобы заботится о детях. Жизнь с Бет его вполне устраивала, и печаль сделала их ближе друг к другу, чем у большинства знакомых пар.
— Все знают, над чем я работаю, — горько сказал он.
— А я нет, — ответила она. — Но я бы хотела…
Возможно он несправедлив к ней. Возможно она держится замкнуто и не слышала деревенские сплетни. Он решил соврать:
— Ты должна не говорить никому. Я работаю над лицом Иисуса.
— О, Томас! — восхищенно воскликнула Бет. — Это просто великолепно. Я так горжусь тобой. — Она подошла к нему и крепко обняла. Снаружи мастер-камнетес Тобиас Кравен позвал его, как и остальных, и он побрел к церкви на Танцующем Холме.
Сегодня он работал лениво и просто плохо. Стамеска скользила, камень дробился и он дважды вмазал молотком себе по пальцу. Он постоянно отвлекался от работы и думал о том, что видел ночью. Ближе к вечеру в церковь пришел священник и, как всегда, походил среди рабочих, оценивая достигнутый за день прогресс. Томас внимательно глядел на него, надеясь найти ходя бы один признак узнавания. Но тот только улыбался, потом принес к алтарю маленькое изображение Христа и молча молился больше часа.
На закате Томас почувствовал, что весь дрожит. Когда священник позвал ремесленников — включая Томаса — в розницу, чтобы угостить вином, Томас какое-то время стоял у двери, глядя на темное лицо Божьего слуги. Священник, протянув ему кружку, просто сказал, как всегда:
— Бог с тобой, Томас.
К нему подошел Тобиас Кравен. Его лицо было серым от пыли, одежду покрывал толстый слой грязи. Томас с трудом понимал его диалект и с подозрением относился к его жестам. Неужели сейчас окажется, что чужаки тоже знают о наполовину законченном лице лесного божества, находящемся за каменной дверью?
— Ты хорошо работаешь, Томас. Не сегодня, возможно, но обычно. Я наблюдал за тобой.
— Спасибо.
— Сначала мне не хотелось тебе разрешать работать камнетесом с нами. Но священник настоял на своем: в каждом ремесле по одному местному. Мне это показалось суеверием. Но сейчас я рад. И одобряю. Я понимаю, что это просвещенный жест — разрешить местному жителю, не члену Гильдии, показать свое мастерство. И ты показал, что ты — великолепный мастер.
Томас тяжело сглотнул:
— Быть членом Гильдии — большая честь.
Мастер Тобиас уныло посмотрел на него:
— Увы. Я бы хотел увидеть твою работу, когда тебе было двадцать, а не тридцать. Но могу написать тебе рекомендацию, и ты сможешь получить работу получше, даже в этом районе.
— Спасибо, — опять сказал Томас.
— Ты когда-нибудь путешествовал, Томас?
— Только в Гластонбери. Я совершил паломничество в третий год брака.
— Гластонбери, — повторил мастер Тобиас, улыбаясь. — Сейчас это прекрасное аббатство. Я только что был там. Я работал в Йорке и Карлайле, на соборах. Тогда, конечно, я еще не был мастером. Но это была воодушевляющая работа. Сейчас я мастер Гильдии, строю крошечные церкви в захолустье. Но это дает удовлетворение душе — однажды я умру, и меня похоронят в тени церкви, которую я сам построил. Мне приятно думать об этом.
— Пусть этого не будет еще много лет.
— Спасибо, Томас. — Тобиас осушил кружку. — А теперь, от работы на Бога к работе на природу…
Томас побледнел. Неужели он имел в виду поклонение лесу? Но мастер просто подмигнул ему:
— Спокойного сна!
Когда все остальные ушли, Томас выскользнул и-под покрова леса и вернулся в церковь. Сторож возился с костром. Облаков было меньше, чем вчера, и местность, хотя и темная, была видна на много миль вокруг.
Оказавшись внутри церкви, Томас посмотрел на галерею. Неопределенность заставила его заколебаться, он подумал и покачал головой.
— Пока я не пойму лучше… — прошептал он и повернулся, чтобы идти домой.
— Томас! — позвал Терн. — Томас, быстрее.
Странный зеленый свет заструился из камня церкви и заметался вокруг Томаса, как блуждающий огонек. Пальцы толкнули его вперед, но, повернувшись, он увидел только тень.
Терн зовет меня, опять.
Томас, глубоко вздохнув, приставил лестницу к галерее и забрался к наполовину законченному лицу. Терн улыбнулся ему. Прищуренные глаза искрились влагой. Казалось, что листья и сучки, образовывавшие волосы и бороду, шелестели. Камень пытался двигаться.
— Быстрее, Томас. Открой мои глаза получше.
— Я боюсь, — признался человек. — Слишком многие знают, что я делаю.
— Вырезай меня. Придай форму моему лицу. Я должен оказаться здесь раньше остальных. Быстрее.
Губы лесного бога подергивались, призрак тревожился. Томас протянул руку к камню и почувствовал его спокойствие. Это только резьба по камню. В нем нет никакой жизни. Он представил себе голос. Человек, который приказал ему вырезать, человек, одетый в одежду лесной страны. Больше он не будет рисковать, пока не уверится, что находится в безопасности. Томас спустился по лестнице. Терн звал его, но Томас не обратил внимания на его крики.
В его доме, посреди комнаты, горел теплый огонь, на котором стоял, дымясь, железный горшок с густым растительным бульоном. В бочонке был свежий эль, от мельника, и Бет обрадовалась, что он пришел домой так рано. Она сидела рядом с огнем на низком стуле и чинила старую одежду. Томас поел и, облокотившись о стол, выпил
