услышанное.
– Сейчас, – ответила я, и, взбудораженная выплеском адреналина, подхватила Тину под руку, помогла ей встать и поволокла к двери. Вместе мы прошли мимо комнаты ожидания, по коридору, мимо больничной столовой с ее густым ароматом мясной подливки из пакетика, и, наконец, добрались до отделения. Мы тащились, словно странные четвероногие звери, держа в руках ее дутое пальто и медицинские документы, а за нами по полу волочился собачий поводок. Нам не было дела до подозрительных взглядов акушерок и пациенток, попадавшихся на пути. Тина, спотыкаясь, ковыляла за мной, я же заботилась только о том, чтобы прокладывать нам дорогу через толпу, идущую с обеда, пока мы не оказались в относительной безопасности в одном из восьми зашторенных боксов главной палаты приемного. Я помогла ей залезть на кровать, где она улеглась в полном молчании, забрала пальто и сняла сапоги. Казалось, добравшись до постели, она негласно сдалась, подчинилась болезни, высасывавшей из нее силы уже несколько дней.
Тина лежала с закрытыми глазами, мои же становились от страха все больше. Я засуетилась вокруг кровати, подключая мониторы и нажимая кнопки, устанавливая настройки так, чтобы они оповещали о показателях каждые несколько минут. Давление 86/45. Кислород 92 %. Пульс слабый, нитевидный, 49 ударов в минуту: медленное биение слабеющего сердца. Все хуже и хуже.
– Прошу прощения, – сказала я Тине, а потом отдернула занавеску и позвала Марту, одну из акушерок, которую видела у поста дежурной, когда тащила Тину в палату.
– Вызывай врача, – сказала я, имея в виду одного из ординаторов, младших докторов, обычно отвечающих за начальную оценку состояния больного и первичное лечение, а потом, заметив усиливающуюся бледность пациентки, добавила:
– И консультанта. Сепсис.
В ситуации как у Тины требовалась консультация специалиста, план действий и неотложные меры. Марта кивнула, отложила карту, которую листала, и подняла трубку телефона. Никаких объяснений не требовалось. Мы с ней неоднократно дежурили вместе, и между нами установилось взаимное уважение и полное доверие во всем, что касается профессии. Достаточно было одного слова и ответного кивка; как со многими другими надежными, проверенными акушерками из нашей больницы я чувствовала, что мне есть на кого опереться.
Повернувшись назад к Тине и считав по-прежнему ухудшавшиеся показатели с приборов, я ощутила, как мой собственный пульс взлетел до небес. Я только пару лет назад получила диплом, и вот теперь мне попалась пациентка со всеми тревожными симптомами, о которых нас предупреждали во время учебы, слишком ужасными, чтобы быть правдой. Инфекция? Есть. Высокая температура? Тоже. Медленный пульс, низкое кровяное давление, охлаждение конечностей от того, что сердце пытается снабжать кровью перегруженную иммунную систему? Есть. Есть. Есть. С болезненной четкостью я вспомнила, что в последней графе этого страшного списка стояла «смерть». Помню, во время учебы нам казалось, что практически все неотложные случаи в акушерской практике могут закончиться смертью, так что мы даже стали над этим шутить. Вывернулась матка в результате слишком далеко вытащенной пуповины? Последствия: шок, кровотечение, смерть. Аллергическая реакция на неверно подобранную донорскую кровь? Последствия: шок, отказ внутренних органов, смерть. Черный кофе с сахаром, поданный старшей сестре вместо чая с молоком? Результат: страшный стыд, публичное унижение, увольнение с работы… иииииии – смерть, смеялись мы – студентки, для которых перспектива осуждения со стороны старшей сестры была куда реальней возможности столкнуться с действительно тяжелой пациенткой. Хоть я и успела повидать сильно больных женщин за то время, что работала в госпитале, таких тяжелых как Тина мне еще не попадалось. В новом приступе ужаса я подумала, что, возможно, увижу, как моя пациентка умрет. «Пожалуйста, только не сегодня, – молча молилась я богам акушерства. – Только не в мою смену».
Марта заглянула к нам из-за шторы.
– Оба врача заняты, – сказала она.
Тина при этом закашлялась и свернулась в клубок на кровати.
– В родильном сразу две операции – срочное кесарево, близнецы на тридцать второй неделе, и наложение щипцов, и еще две пациентки с разрывами третьей степени ждут операции, так что подмоги не жди.
Она поглядела на Тину и, похоже, только сейчас заметила, в каком та состоянии.
– Черт! – шепнула Марта мне на ухо с характерной для нее прямотой; ее оценка ситуации была одинаково точной и краткой.
– Пойду поищу консультанта.
Я склонилась над Тиной, переводя взгляд с одного монитора на другой; стоило отключить один сигнал тревоги, как тут же начинал пищать следующий. Наконец появился консультант. К этому моменту показатели Тины стали еще хуже: те, которым полагалось быть высокими, опасно понизились, а те, что должны быть низкими, неуклонно повышались, грозя катастрофой. Что было еще более тревожно, сама Тина внезапно перешла от глухого полузабытья к внезапному возбуждению. Теперь уже не я одна испытывала описанное в учебниках острое чувство страха: Тина начала крутиться на кровати, широко распахнув напуганные, невидящие глаза.
– Что со мной? – спрашивала она. – Я умираю? Почему мне так плохо?
Я повернулась к консультанту, который в неприкрытом ужасе взирал на эту сцену. Раймонд собирался работать врачом общей практики и недавно поступил на временную должность акушера-гинеколога в нашей больнице; пухлый, с детским лицом, на котором едва пробивалась щетина, он вполне мог сойти за студента-медика, с которым его часто путали пациенты и персонал.
– Где это ты был? – прошипела я.
Раймонд нервно погладил свой именной бейдж. На фотографии он выглядел еще моложе и гораздо счастливей; судя по широкой улыбке, снимок был сделан в первые дни его медицинской практики.
– Сидел в комнате отдыха, обновлял профиль на Tinder, – прошептал он, глядя, как Тина хватает себя за волосы руками.
– Марта сказала, что на старой фотографии я выгляжу как анти-секс.
– Бога ради, Раймонд, ты что, не мог просто выдумать что-нибудь?!
Мне стало немного стыдно при виде того, как он искренне смутился, но не настолько, чтобы пересилить мою тревогу о пациентке в критическом состоянии.
– Тина, первая беременность, двадцать девять недель, сепсис, предположительно грипп. Пониженное давление, брадикардия, а теперь еще и спутанность сознания.
Тина снова свернулась калачиком, обхватив голову руками и плотно сжав веки. Тело ее сотрясали приступы кашля такой силы, что металлический каркас кровати ударялся о стену.
– Я не могу… не могу отдышаться, – прошептала она.
Грудь ее ходила ходуном.
«36 вдохов в минуту», – про себя отметила я, молча считая, пока она сипела глухим, взбудораженным голосом: «Помогите-помогите-помогите».
– Мне нужны две канюли, полный анализ крови, физраствор, парацетамол для внутривенного введения, катетер Фолея и кислородная маска, – сказал Раймонд.
– Все готово, – ответила я, указывая на пакеты и бутылки, уже выложенные на тележке возле кровати. Нас обязательно учат диагностировать
