людей (а именно в этом и должна быть главнейшая функция школы), научить проводить аналитические сравнения и делать выводы, их натаскивают на то, как поставить правильно галочку. Делается все, чтобы оболванить молодежь. Нужно изучать закономерности, а не отдельные фактики. Нужно воспитывать думающего читателя, а не потребителя информации.
Увы, сейчас нет понимания важности культуры в рамках государственной политики. Культура — это то, что делает из людей народ. А власти не хотят или не могут понять простую вещь: без культуры нет государства! При утере общего культурного кода происходит сокращение интеллектуального потенциала всей страны.
В основе русской культуры лежит великая русская литература. И мы сохраняем свой русский менталитет именно благодаря русской литературе. Россия — словоцентрическая страна, всегда такой была. А нам последнее время все время навязывают цифру вместо слова. И хотя я, экономист, уважаю цифры, но живу и питаюсь СЛОВОМ». И он процитировал Гумилёва:
Но забыли мы, что осиянно
Только Слово средь земных тревог
И в Евангелье от Иоанна
Сказано, что Слово — это Бог.
Раньше была цензура идеологическая, а теперь цензура денег — что хуже? Раньше говорили, что мы страна победившего социализма, а теперь — страна победившего шопинга. Ну и культура соответствующая — рыночная.
Особое внимание надо уделять истории — если нет великого прошлого, то нет и великого будущего. Если мы не разобрались с нашим прошлым, то мы обречены на темное будущее. Отрекаться от истории глупо, надо просто делать выводы и идти дальше.
Как у философа и верующего человека, а тем более пережившего утрату близкого, в нем наблюдалась завороженность смертью. Особенно в последнее время он часто говорил об этом:
«Жизненное бытие стоит перед неизбежностью смерти, и именно поэтому жизнь должна быть наполнена. В детях и в творчестве есть преодоление смерти. Надо жить так, чтобы оправдать свое существование перед лицом смерти. Все про жизнь и все про смерть — две основные темы искусства и литературы».
Как-то в разговоре с Николаем Петровичем я процитировала Ахматову:
«А я всю ночь веду переговоры с неукротимой совестью моей…»
Николай Петрович встрепенулся: «Как хорошо сказано! Это про меня… У нее там еще есть дальше строка: „И только совесть с каждым днем сильней беснуется…“ Нужно слушать себя и не поступать против совести. Иначе потом замучаешься. — И с горечью добавил: — В литературе сейчас не нужны герои, которые пробуждают и тревожат совесть».
Николай Петрович всю жизнь и был таким человеком, который пробуждал и тревожил нашу совесть.
В последний год жизни отца Александра Меня, в 1990 г., мне посчастливилось слушать цикл его лекций. Мне запомнилась сказанная им фраза: «Встречу со значимым человеком надо заслужить!» Я рада, что в своей жизни я заслужила встречу с таким человеком, как Николай Петрович Шмелёв. И только сейчас впечатления тех лет начинаешь переосмысливать, оценивать события, которые когда-то твой мозг запечатлел, как серию фотоснимков. Сейчас, рассматривая эти снимки, начинаешь испытывать боль от невозможности высказать свои мысли и поделиться с тем, кого уже нет и чьи слова и замыслы становятся понятными нам только с течением времени.
Мой отец так переживал внезапную кончину своего друга, что в день похорон оказался с сердечным приступом в больнице. На церемонию прощания с Николаем Петровичем от нашей семьи мне пришлось идти одной. Панихида проходила в здании РАН при огромном скоплении народа — коллег, ученых, писателей, студентов, политиков. Море цветов, нескончаемые речи.
Николай Петрович Шмелёв ушел в вечность. Он был очень светлым человеком, камертоном нравственности для всех нас. Без таких людей трудно совершенствоваться. Как будто умирает часть тебя. Его нам будет очень не хватать. Говорят, Бог забирает лучших, знать бы — зачем?
О. Л. Медведко
Кандидат педагогических наук, культуролог
Шмелёв о Шмелёве
Не знаю ничего более интересного, чем разговор с разносторонне талантливым, интеллигентным и обаятельным собеседником о перипетиях его судьбы — в связке с перипетиями судьбы России, — о его прогнозах, предостережениях и надеждах. С первых номеров журнала Союза писателей Москвы «Кольцо А» я всячески старалась привлекать на его страницы достойных прозаиков, поэтов, политиков, артистов, ученых, публицистов. Так появились мои беседы с Булатом Окуджавой, с Александром Н. Яковлевым, с Юрием Черниченко, с Николаем Шмелёвым, автором знаменитых «Авансов и долгов», многих рассказов, повестей и романов («Презумпция невиновности», «Визит», «Протокол», «Теория поля», «В полусне», «Деяния апостолов», «Спектакль в честь господина первого министра», «Ночные голоса», «Пашков дом», «Сильвестр», «Бедная грета»…) и мемуарной прозы «Curriculum vitae»… Некоторые из них в разные годы печатались в «Кольце А».
Перебирая в памяти короткие встречи с Николаем на протяжении двух десятков лет, прихожу к выводу, что наиболее полно для меня он раскрылся именно в той беседе, в середине 1990-х. Дальнейшие наши пересечения на писательских дорожках, в ЦДЛ или в доме общих друзей добавляли лишь отдельные штрихи к тогдашнему разговору, к Шмелёвскому портрету, да еще укрепляли возникшие с первой встречи ощущения его человеческой притягательности, мягкой ироничности, потребности в дружеской поддержке. Мне казалось, ему ее не хватало.
Лучше всего о себе он рассказал сам.
* * *
— Николай Петрович, один из героев «Пашкова дома» — Горт — «терпеть не мог подземные переходы и, где только можно было, старательно их избегал». Ваши предки — горожане, коренные москвичи?
— Нет, оба моих деда — мельники. Один жил в Жигулевских горах, на речке Крымза, другой — под Липецком, в верховьях Дона. Родители приехали в Москву в молодом возрасте. Я родился здесь в 1936 году и прожил в Москве всю жизнь. Только три-четыре месяца мы провели в эвакуации. Два родных района у меня в этом городе: Неглинка и Фрунзенская набережная.
И друзья все в основном московские. Но не подумайте, что я сосредоточен только на столице и больше ничего ведать не ведаю. Вспоминаю маленькую сценку, когда (лет двадцать пять назад) мне утверждали в райкоме характеристику на выезд, кажется, в Югославию. На комиссии старых большевиков, которую надо было обязательно пройти, мне задали вопрос: «Послушайте, а что вы так рветесь за рубеж? Вы что, в Советском Союзе везде побывали уже?» И я очень гордо и очень спокойно ответил: «Везде!» Это было для них обескураживающе. Характеристику мне, к слову, тогда не утвердили, но дискуссию я этим прекратил. Мне действительно легче сказать, где я не был, чем где я был — в общем, от Бреста до Чукотки.
Хотелось посмотреть, как
