люди живут, поэтому я использовал тут две возможности: работу внештатным корреспондентом «Огонька» и «Известий», да плюс к этому складно у меня получалось лекции читать. То и другое давало хороший приработок и позволяло поехать, куда тянет, и посмотреть, что хочешь. Я много лет охотно жил такой жизнью, но всякий раз с радостью возвращался в Москву. Я и вправду московский житель и вполне могу быть экспертом, причем квалифицированным, по многим московским проблемам.
— В прозе вы — психолог, в науке — практик, если можно так выразиться, с человеческим лицом. Не из этого ли сплава рождается логика развития сюжета и характеров в вашей прозе?
— Люди практической хватки, в том числе близкие мне экономисты и политики, традиционно считали и считают, что все так называемые высокие порывы, которыми богата литература, — баловство, не имеющее отношения к делу. Только сейчас многие из них начинают прозревать, что, оказывается, чисто практические, сугубо экономические решения в гораздо меньшей мере зависят от действий, поддающихся расчету да обсчету, чем от таких вещей, как настроение, психология, интуиция, определенный культурный фон, амбиции личные и групповые, т. е. от того, что в статистику не укладывается.
Я убежден, что человечность всегда и во всем наиболее эффективна. Не случайно оказалось, что от человеческого фактора, при всей неуклюжести этого определения, зависит эффективность и всей экономики, и отдельной отрасли промышленности, и какого-либо завода. Жаль, что новое поколение реформаторов, хоть кол им на голове теши, плохо усваивает ту истину, что человеческое доверие в России к министру, к правительству, к государству в экономике значит больше, чем любой дебет-кредит. Государство у нас всегда было склонно обманывать людей, причем в открытую, в лоб. Например, человек прожил целую жизнь, а у него вдруг отнимут в поте лица заработанные деньги и даже не извинятся. Или вот гайдаровское правительство, как, впрочем, и черномырдинское тоже, переживало и переживает, что деньги из России «побежали», что надо их как-то вернуть назад и т. п. А что же вы хотите? Вы так бессмысленно, так откровенно надуваете людей, что человек вам не в раз теперь поверит, и вы должны будете еще у него в ногах поваляться, прежде чем он свои деньги в Россию вернет.
— В «Пашковом доме» говорится: «Мысль эта в примитиве сводилась к следующему: милосердие — самая выгодная политика по чисто коммерческим соображениям…» Может быть, гайдаровским реформам не хватало человечности?
— Не хватало. Он личность незаурядная, но уж очень академичная. Очень. Для него зачастую существуют не люди, а статистические единицы. Есть и другой порок общественного мнения: если поиск — то непременно нравственный, обязательно духовный. В практическую жизнь люди, придерживающиеся такого мнения, никогда не давали себе труда заглянуть. Но ведь если ты призываешь человека вериги носить, то учти при этом, что кормиться ему надо, что у человека существуют свои будничные заботы, что дети у него подрастают… И вот если мне попытаться сформулировать свою писательскую идеологию, то одна из задач — это постараться «поженить» два взгляда: утилитарный, скажем, чисто экономический, с тем, что мы обозначаем как духовный поиск, как святость, как мораль, как то, что несет Христос…
— Сейчас многие говорят о некоей объединительной идее, национальной, например…
— Я и по крови, и по духу человек абсолютно русский. Но ни в какую русскую идею я не верю. Чем такая идея конкретно выражается? Сарафаном? Самоваром? Пляской? Русскими романсами? Разве объединишь сегодня людей только этим, тем более мы уповаем на воссоединение с остальным миром, на преодоление нашей прежней изоляции. А базой человеческого сближения может стать любая культура, любая цивилизованная идея. Возьмите, скажем, индийскую, насчитывающую пять тысяч лет. Начните чистить эту луковицу, в середине обнаружите простой, но, ей-Богу, благотворный и плодотворный принцип: перестань гоняться за химерами, построй дом, посади дерево, роди сына и воспитай его. Все. Больше ничего. И у нашей христианской идеи корни те же, ибо сказано: «Трудитесь в поте лица своего, любите друг друга, плодитесь и размножайтесь». Ну, добавьте к этому еще что-то свое. Из этого неизменного круга человеку даже во всей вселенной никогда не выйти и никуда не деться. А если говорить о нашем времени, то, Господи, столько наворотили мы за предыдущие десятилетия, даже века, так изуродовали землю, так бестолково обращались со страной, с людьми…
— Откуда все-таки бралось в России эдакое общенациональное равнодушие к собственной судьбе — вот загадка.
— Загадка. И я бился над нею, но так и не смог разгадать эту пресловутую русскую традицию, с ее святостью — с одной стороны и жутким изуверством — с другой. Объяснить тут ничего невозможно. Вот зафиксированный в истории факт: Петр Первый в начале цивилизованного периода своего царствования некоторое время носился с мечтой сселить всю страну от западной границы по Волгу, потому что наши просторы суть безнадежность всех наших замыслов и начинаний. Ну а вдобавок к нашим просторам тут и Византия, традиции которой мы переняли, и татарщина тут вся при нас, и частично наша собственная психология, с ее вечным «либо все — либо ничего». Либо ты святой — либо убивец с ножом.
— Так что же гарантирует своеобразную устойчивость нашему национальному типу или, напротив, свидетельствует о крайних его перепадах?
— Я бы уточнил, что неустойчивость — это тоже не всегда плохое качество. Она пластична, она текуча, она способна иногда поднимать какие-то волны.
А если говорить о моей внутренней ориентации, то я все-таки верю в религию молчаливого большинства. Так принято на сегодняшнем политическом жаргоне называть основной пласт народа. Этот пласт — и спасительный фундамент общества, и его здоровье.
Большинство — это отнюдь не дураки. Им плохо — они плачут, им неуютно — у них рассыпается привычное, но они видят, что происходит движение от безумия к здравому смыслу. Страшно подумать о возможном возврате прежнего, о — даже временном, наполеоновском — его реванше.
Я глубоко убежден, что о пути назад думают всерьез не более десяти процентов общества. Реванша у нас в России быть не может. Попытка реванша — другое дело.
Я бы не стал исключать и вариант прихода диктатора с благородными по виду намерениями. Все наши шатания и страсти, вполне вероятно, приведут нас в конце концов к авторитарной фигуре во главе государства, но и движение этой фигуры в политике и экономике все равно будет в сторону здравого смысла.
Другое дело — степень политических ограничений: подконтрольная пресса, может быть, даже под одну гребенку стриженные литература, искусство…
— Привлекательная перспектива, нечего сказать… Ну а пока мы все-таки свободны, как
