в набеги, а князю и подавно можно. К слову, Минай тоже взял с собой молодую любовницу-аманатку — красавицу мокшанку Маринку, такую же бешеную девку, как моя аланка, так что они с Заркой нашли друг друга. Целыми днями били с борта из луков речную птицу на варево, да упражнялись с саблями, а по вечерам наряжались словно барыни и манерно трапезничали с нами, ублажая своим видом взгляд.
С гигиеной тоже на воде попроще, к вечеру становились на ночевку, купайся не хочу. А когда путешествуешь конным — весь в пылюке и потный, что твоя лошадка.
Я вполне нормально вписался в коллектив, когда приходила смена сам садился за весло — силушку потешить. А еще, вспомнил свое давнее хобби и кашеварничал, ибо сами ушкуи себя разносолами не баловались. Раз в день походя наловили рыбы или набили водной птицы, сварили, заправили мукой и маслом — вот и вся еда.
К слову, экипаж тоже отнесся к моему увлечению вполне нормально — во-первых, князь в походе тоже ватажник и должен приносить пользу, а во-вторых, имеет право по княжескому званию на чудачество. Кто ж ему предъявит, дурных нет. И с удовольствием лакомились тройной монастырской ухой, разнообразными кулешами, лагманом и бешбармаком.
Но, по большей части, я все думал, думал и думал.
Вот и сейчас, развалился на медвежьей шкуре на носу и пытался сообразить, с чего начать в Новгороде.
— Испей... — Зарина поднесла мне ковшик с травяным настоем. — Жарко сегодня...
Я хлебнул и зачем-то попросил аланку, видимо, чтобы отвлечься.
— Расскажи еще раз о себе...
— Почему «еще»? — удивилась аманатка. — Я тебе никогда ничего не рассказывала, потому что ты не просил.
— Обмолвился...
— Другой ты стал, — вздохнула Зара. — Поварничать сторонился — теперь нет, рыбу ловить не любил — теперь ловишь, думать больше стал, гордость и гонор поумерил, ласковей стал и умней. Мне кажется, что подменили. Но таким еще пуще люб мне стал. Рассказать? Да нечего рассказывать. Наш род был гордый, но не такой богатый и сильный, как враги наши. И вырезали его полностью из-за кровной вражды. Всех, детей, женщин, стариков и детей. Мать меня с сестрой купцам продала, чтобы уберечь нас от смерти. А потом сама себя убила. Купцы перепродали меня ордынцам, а оные меня тебе подарили, это ты и сам знаешь.
— А сестра где?
— Тоже убила себя, — аланка отвернулась от меня. — Не захотела жить в неволе. А я не смогла...
— Жалеешь теперь, что не смогла?
— После того, как стала твоей, почти не жалею, — отрезала Зарина.
— Вот и ладно... — я глянул ей вслед и сразу прогнал страшную историю из головы.
Тут таких историй у каждого по дюжине — само время страшное и беспощадное.
— Княже... — ко мне подошли Минай и Прокоп. — Тут мы мыслили-мыслили и вот что измыслили.
Я сел на шкуре:
— Говорите.
— Не дадут тебе посадники на Новгороде людишек, — убежденно начал Минай. — Мало того, препоны чинить станут, а еще донесут полякам, что ты измыслил.
Проком согласно тряхнул бородой и прогудел:
— Оным псам плевать на православные души, токмо о доходе мыслят, насквозь кафоликам продались.
— И что вы измыслили?
— А наперво! — Минай рубанул рукой по воздуху. — Наперво мы с братьями-ватаманами новгородскими погуторим. Ей-ей, толку больше будет. Соберем людишек и без голов новгородских. Да каких, один троих ихних стоит. Скока надо? Тыща? Две? Соберем!
— Так шта! — снова поддержал его Прокоп. — Зайдем в Новгород тихо, ты тоже себя не являй как князя. Ежели с ватаманами дело не сладится, иди и говори с посадниками.
Я немного подумал и согласился с предложением. Все верно, прозападное лобби в Новгороде очень сильно. Сдадут полякам и иже с ними с потрохами. Ну что же, пусть так, собрать одних лихих ушкуев полторы тысячи вполне реально, а на большее я и не рассчитывал. Около полутора тысяч даст Вятка, по пятьсот, а може и больше предоставят Галич и Москва, плюс новгородские — в общем нормально получается. А большее войско поди прокорми.
На том и порешили.
Прямого и гладкого водного пути в Великий Новгород не было, пару раз пришлось перетаскивать посудины по волокам, но путешествовать водным путем мне понравилось.
В Великий Новгород прибыли вечером, скромно и без помпы. Поставили суда на прикол, заплатили стояночные деньги, да направились ночевать к Антипу Середе, старому побратиму Миная, тоже ушкуйнику не из последних. Пошли я, Вакула, Минай и Прокоп, а мои ближники, да остальные вятские остались ночевать на стругах. Отправились в самом затрапезном виде, рубаха, порты, сапоги, да шапка, я от остальных тоже ничем не выделялся, дабы соблюсти инкогнито.
Шел, да вертел башкой по сторонам; интересно же! Сам Шемяка в Новгороде уже бывал не раз, но мне хотелось своих впечатлений. Скажу сразу, город понравился, но не своей чистотой и красотой, так-то он ничем в этом не отличался от других русских городов. А понравился он своей мощью и богатством. Огромный порт, множество судов и товаров, каменный зданий хватит на несколько других городков. Особенно бросилось в глаза множество иноземцев среди толпы.
Что особо и неудивительно, жиреет господин Великий Новгород на торговле, держит монополию с Ганзой. Все иноземные товары идут на Русь через новгородских купцов. И обратно тоже, вятские и московские сбывают сюда пушнину, пеньку и воск, да прочие товары. Не напрямую, только через местных купцов–перекупщиков. Почему не богатеть?
В голову сразу закралась мысль как бы половчей наладить новгородцев в родные пенаты, присоединить к понемногу зарождающей Империи, да отнять у них монополию с Ганзой. Коллега Василий Московский уже помаленьку вынашивает планы появлению на остальной Руси иноземных торговых факторий, но до исполнения очень далеко. В первую очередь Новгород не даст, а значит рано или поздно придется приступить к усмирению зарвавшихся. Придумали тут сраное народное вече, княжеской властью брезгуют, но ни для кого не секрет, что власть здесь держат не народ, а посадники*, от каждого района города: Неревского, Людина, Загородского, Славенского и Плотницкого. Формально их избирает народ, а на самом деле, посадничество наследуется в могущественных городских кланах. Чужаку или простому человеку не пробиться.
В реальной истории их усмирили позже, уже Иван под номером три, но, думается мы это сделаем раньше.
новгородский посадник — в данном случае не княжеские управленцы, а представители
