не знали, смогут ли вернуться домой, когда все закончится, или их в итоге вышлют в Японию. Это был отдельный страх, особенно у молодых, потому что они родились и выросли в Америке и ничего про Японию не знали. Люди реагировали по-разному: одних переполнял гнев, и они вели себя так, словно в их судьбе все разрушено, другие как-то сохраняли спокойствие и после войны вернулись к прежней жизни, хотя это было очень тяжело. Многие семьи были совершенно разорены – они потеряли все, что зарабатывали десятилетиями. Старшее поколение, которое потратило годы на то, чтобы как-то закрепиться в этой стране, потеряло вообще все.
Мне кажется, единственное, что как-то держало поколение моей бабушки – людей, которым было 50–60 лет, – это надежда на какую-то лучшую жизнь для своих детей. На себе они поставили крест и выживали только ради детей. Представляете, какое колоссальное давление на молодежь? Ты чувствовал себя бесконечно обязанным родителям. Мне кажется, моя мать жила так до конца своих дней. Она все время помнила, как много страдала бабушка во время войны, через что ей пришлось пройти, чтобы хоть как-то прокормить детей. Мама всю жизнь стремилась быть благодарной дочерью, все делать правильно и как-то обеспечивать бабушке достойную жизнь, чтобы не вышло, будто родители пожертвовали всем ради ничего.
– А вы? Вы тоже чувствовали это давление?
– Я условно из третьего поколения мигрантов. Мой отец приехал в Штаты из Японии, но вот моя мать родилась в этой стране. И я хорошо понимаю, что мне было уже значительно легче, чем матери и бабушке. Мое поколение чувствовало себя в Америке более уверенно. Хотя в 1960-е, когда я росла, меньше 1 % населения было из Азии, так что вокруг меня практически не было людей, которые выглядели бы как я или похоже.
Сейчас, конечно, все совершенно по-другому, в Америке очень много азиатов. Но, знаете, я столкнулась с ненавистью во время пандемии. Как только начался ковид, поднялась волна хейта, причем по отношению ко всем азиатам, неважно китаец ты, японец, кореец. Это было везде, не только в Нью-Йорке, но в Нью-Йорке особенно. Я никогда прежде не ощущала такого напряжения в воздухе, такой сильной ненависти, открытой и скрытой, по отношению к себе.
Моя мать через это прошла и в лагерях для интернированных, и после – ненависть к японцам после Пёрл-Харбора зашкаливала, и никого не интересовало, что моя мать была девчонкой и вообще родилась в Америке. Но я только в пандемию испытала это на себе – меня ненавидели просто потому, что я выгляжу так, как выгляжу. Для меня это был шок. Хотя и не первый.
Впервые я столкнулась с такой сильной коллективной ненавистью, когда вышел мой первый роман. Вы знаете, что в Америке запрещают книги? Есть списки книг, которые запрещены в библиотеках. Так вот, мой первый роман «Когда император был богом» запрещен. В прошлом году в одной из школ в штате Висконсин учителя старших классов настаивали, чтобы им разрешили иметь в школьной библиотеке мой роман и обсуждать его с учениками. Они провели целую кампанию и вынесли это на голосование, но школьный совет все равно запретил. Американцы просто не хотят видеть тот портрет США, который я описываю в своей книге. Одни предпочитают закрыть глаза на историю и сделать вид, что ничего этого не было. А другие вообще ничего об этом не знают. Я много ездила по стране, выступала перед студентами – многие никогда не слышали о лагерях для интернированных японцев, об этом все еще не пишут в учебниках истории. Поэтому легче запретить книгу – и все.
– Но ведь ваш роман получил высокую оценку критиков и несколько престижных наград, даже вышел в финал Национальной книжной премии США. Как это может быть?
– А это не имеет никакого значения. Им важно, чтобы люди, особенно молодые, видели только светлую сторону американской истории и поменьше знали об изнанке. Это происходит по всей стране. И прежде всего касается проблемы ЛГБТ+ и всех вопросов, которые касаются цвета кожи. Американцы очень старательно делают вид, что никакого неравенства нет и не было.
– Вопросов памяти, в том числе культурной, вы касаетесь в романе «Пловцы». И я сейчас говорю не только о том, что главная героиня Элис постепенно теряет память. Ее дочь, такая же американка японского происхождения, как вы, говорит, что у матери практически не осталось никаких японских вещей. Для выросшей в Америке героини это совершенно чуждая культура. А у вас? Есть у вас какие-то японские памятные вещи, с которыми связана история вашей семьи?
– Практически нет. Сразу после Пёрл-Харбора многие японские семьи постарались избавиться от всех японских вещей – их сжигали, выбрасывали, закапывали. Люди уничтожали все, особенно фотографии родственников в Японии. Был такой сильный страх, что все родственные связи обрывались. То есть целый пласт памяти просто исчез. Следующее поколение появилось словно из ниоткуда. Молодые американцы без прошлого.
У меня есть крошечный Будда из слоновой кости, кажется дедушкин, а от бабушки вообще осталось очень мало личных вещей – всего несколько фотографий – и совершенно никаких материальных объектов, которые связывали бы ее с Японией. Ничего.
Молодое поколение, которое вернулось из лагерей – поколение моих родителей, – уже не говорило со своими детьми по-японски, они растили «стопроцентных американцев». Мы не ели дома японскую еду – раз в году, когда приезжала бабушка, она могла приготовить какое-то одно блюдо, и это воспринималось как экзотика. Мы во всем были американцами.
В результате я не говорю по-японски и, несмотря на свои романы, не чувствую никакой особой связи с Японией. Я родилась в Штатах и считаю себя, конечно, американкой.
– До магистратуры Колумбийского университета вы закончили Йель – один из самых престижных университетов Лиги плюща. Какую роль это сыграло в вашей жизни?
– Мне очень повезло учиться в Йеле. Возможность дать детям хорошее образование – это один из ключевых вопросов для эмигрантов. Для моих родителей, особенно для отца, было очень важно получить доступ к системе образования. Они последовательно переезжали в те районы, где были хорошие школы (я училась в общеобразовательных школах, в моем детстве в Калифорнии почти не было частных школ). Мне было в разы проще, потому что я родилась в Америке, но мы все понимали, что хорошее образование – это ключ ко всему, особенно в этой стране. Это определенное положение в обществе, это карьера, это круг общения.
Кроме того, для меня учеба в Йеле – это незабываемый опыт и во многом
