class="a">[5]
Джули Оцука – американская писательница японского происхождения. Ее первый роман был посвящен истории лагерей в США, куда японских иммигрантов интернировали во время Второй мировой войны. Второй – о женщинах, выходивших замуж «по фото». Третий – об отношении дочери и матери с деменцией. Книжный обозреватель Fores Наталья Ломыкина поговорила с писательницей о том, как обсуждать тяжелые страницы истории, о хейте и жизни в эмиграции, а еще о том, что делать, если твой близкий и твоя страна теряют память.
В списке самых ожидаемых художественных новинок этого года был роман американской писательницы японского происхождения Джули Оцуки «Пловцы». Первая часть описывает посетителей бассейна с их привычками и ритуалами, которые меняются, когда на дне бассейна появляется крошечная трещина. А вторая посвящена одной из пловчих, пожилой даме по имени Элис, которая постепенно теряет память, и ее отношениям с дочерью. Для Джули Оцуки эта тема очень личная – в основу второй части «Пловцов» легли ее собственные отношения с матерью, которая постепенно теряла память. Роман «Пловцы» вышел в издательстве «Лайвбук» в переводе Евгении Макаровой, электронную и аудиоверсию можно найти только в Букмейте, аудиокнигу для сервиса озвучила литературный критик Галина Юзефович.
«Пловцы» – третья книга Джули Оцуки, переведенная на русский язык. Ее дебютный роман «Когда император был богом» посвящен болезненной для семьи писательницы и до сих пор замалчиваемой в Америке теме перемещения американцев японского происхождения во время Второй мировой войны в особые лагеря для интернированных. А второй – «Будда на чердаке» – рассказывает о «невестах по фотографиям», молодых японках, которые в начале ХХ века в поисках лучшей судьбы отправлялись через океан к американским женихам, которых видели только на фотоснимках.
Литературный обозреватель Fores Наталья Ломыкина поговорила с Джули Оцукой о том, зачем писать от множественного лица, почему в издательском деле важно понятие diversity и каково это – лишиться воспоминаний или заботиться о том, кто теряет память.
– Все три ваши романа во многом автобиографичны, вы раз за разом делитесь с читателями очень личными переживаниями. Вам так легче справляться и творчество становится разновидностью терапии? Или вам кажется, будто придуманное, художественное не будет обладать такой подлинностью, как прожитое?
– И то и другое. Я не так хорошо знала историю своей семьи, как вы сейчас, возможно, думаете. В семье не принято было об этом говорить. Так что мне пришлось многое восстанавливать и многое додумывать. Но началось все, безусловно, с очень личных вещей. Я думала о том, каково было моей матери в лагере для интернированных, думала о ее родителях и их судьбе, обо всем, через что им пришлось пройти.
Кроме того, понимаете, в Америке не так много написано о лагерях для японцев. Документальных материалов мало, а художественной литературы не было совсем. Так что я писала то, чего мне самой не хватало, когда я была помоложе. Но мне кажется, о чем бы ты ни писал, начинаешь все равно с чего-то очень личного, сокровенного.
– В таком случае когда вы почувствовали, что вообще готовы говорить об этом?
– О, это хороший вопрос, сложный. Я вообще-то была художницей, и когда мне было 20 лет, ставила на это. Я начала писать только в 30 лет и начинала с коротких юмористических рассказов. Я никогда себя даже не представляла автором серьезных исторических романов, но я поступила в магистратуру Колумбийского университета на факультет искусств и на втором году обучения на курсе писательского мастерства неожиданно для себя начала писать роман.
Первую главу своего первого романа «Когда император был богом» я написала как учебное задание. Это история американки японского происхождения, которая через пару месяцев после бомбардировки Пёрл-Харбора в 1942 году получает приказ о депортации всей семьи в лагерь для интернированных. Не знаю почему, но я вообще всю прозу сначала вижу картинками – все-таки я в первую очередь художник, – и у меня в голове была вся эта сцена целиком, как застывшая фотография. Я тогда еще не думала, что это будет первая глава романа.
Мне вообще кажется: хорошо, что я пришла к писательству уже в осознанном возрасте, в 40 лет. В 20 я бы ни за что не написала эту книгу. И дело не в том, что мне не хватило бы таланта или писательского мастерства, нет – мне бы не хватило жизненного опыта. Мне нужно было стать старше и, возможно, мудрее, чтобы суметь рассказать эту историю.
– И в первую очередь чтобы по-настоящему прочувствовать то, через что пришлось пройти семье матери.
– Да, это правда. Я в молодости почти ничего не знала и мало об этом задумывалась. Чем дольше ты живешь на этой планете, тем лучше чувствуешь, что происходит.
– Если судить по вашим романам – о японских невестах по фотографиям и о депортации японцев во время Второй мировой – получается, что ваша бабушка дважды «пришлась не ко двору» там, где жила. Сперва ей не нашлось места на родине и пришлось уехать в Америку в поисках лучшей жизни, а потом и США сказали: вы не настоящие американцы, вы японцы, мы вас пока отселим в гетто. Сегодня ваши романы опять злободневны, потому что тысячи людей эмигрируют по политическим причинам и уже не чувствуют себя своими ни на чужбине, ни на родине. Как с этим справляться, что подсказывает опыт вашей семьи?
– Должна сказать, что бабушка все-таки не сама была «невестой по фотографии». «Будда на чердаке» не настолько семейная история, как «Когда император был богом», но да, она очень юной эмигрировала в Америку, пусть и не на ржавом судне с непонятной перспективой замужества по объявлению.
У японцев есть понятие «шиката га най» – невозможность ничего изменить. Это такой фатализм и принятие хода вещей, близкое к буддизму. Не задаваться вопросами «почему?» и «за что?», а просто принять обстоятельства как данность. Какие бы сложности, трудности, испытания ни посылала судьба, их надо принять – шиката га най.
Мне кажется, у американцев японского происхождения было именно такое отношение. И те, кого во время Второй мировой выселили в лагеря, по сути, выживать, были очень сильны духом. Конечно, им помогло то, что многие были вместе. Семьи в основном не разделяли. Хотя семью моей матери разделили, и я пишу об этом в романе – два года она не видела своего отца, он был в другом лагере, но дети хотя бы были с матерью.
Сложность еще и в том, что они не знали, когда закончится война, они жили в этом состоянии неопределенности годами. И даже
