обращали на нее внимания. Только совсем маленький светловолосый мальчуган в коротких штанишках, с палочкой эскимо в руке остановился на тротуаре и таращил на нее удивленные голубые глаза.
Отец и Даня о чем-то глухо переговаривались в кабине, посмеивались. Потом отец вышел из кабины и спросил Анюту:
— Поесть хочешь? — И, увидев, как сверкнули слезинки на ее ресницах, встревожился: — Ты что это, Анютка?
Она хотела что-то сказать и не смогла, только шмыгнула носом.
— Может, тебе кто обиду какую сделал? — допытывался отец.
— Батя, значит, вы говорите, что все люди жулики? Да?
— Ты чего это удумала, дуреха?
— Нет, вы скажите, скажите! — Анюта вытерла ладонью глаза и в упор посмотрела на отца. — Все жулики?
— А то как же… — усмехнулся Галушка.
— Батя, а вы жулик?
Галушка задохнулся от ярости, поперхнулся дымом и страшно закашлялся, наливаясь кровью.
— Гадюка! — наконец продохнул он. — Вот постой, приедем домой…
— На триста рублей колхоз обсчитать хотите! — продолжала она, посчитав по своей душевной простоте только те деньги, которые собирался присвоить отец, и не сообразив, что еще больше попадет в руки ростовских спекулянтов.
— Цыц! — крикнул отец, стукнув рукой по борту машины.
— Не кричите на меня, батя!
Он понизил голос и зашептал жалобно:
— Дура! Ты думаешь, три сотни одному мне? Я ведь и Даньке должен дать…
— Значит, и Данька жулик!
— Ну вот что я тебе скажу, Анна, яйца курицу не научат, как зерно клевать. Все! Будя дуру корчить! Чтобы я от тебя боле никаких слов не слышал! Понятно?
— Мне, батя, теперь все понятно…
— Будя, я сказал!.. Даня, дай Анютке пожевать, чего там у нас есть.
Из кабины вылез Даня со свертком, подмигнул ей, полез на мешки.
— Поругались? — шепотом спросил он, разворачивая сало и каравай хлеба. — Нельзя, мамзель, папашу расстраивать.
Анюта не ответила. Даня посмотрел на нее выжидательно, махнул рукой и спрыгнул на тротуар.
Она рассеянно ела хлеб и думала, думала… До разговора с отцом в ней теплилась надежда, правда, совсем маленькая, что она сумеет найти такие слова, которые пристыдят его, заставят одуматься. Теперь она понимала, что таких слов ей не найти. Что же делать? Что?
Было горько и стыдно. Особенно стыдно оттого, что отец вел переговоры с Петей, не стесняясь ее, словно она была его соучастницей.
К машине подошел худощавый человек в брезентовом плаще, с помятым портфелем под мышкой. Отец пригласил его в кабину, и они о чем-то тихо и недолго посовещались.
— Анна! — позвал отец, высовываясь из кабины.
Она спустилась на тротуар.
— Положь гроши в чемоданчик, — сказал отец. — Где он у тебя? И седай сюда, в кабину. С Данькой будешь ехать…
Худощавый переложил из портфеля в чемоданчик пачку денег и справку о том, что мука продана по двадцать копеек за килограмм.
— А вы бы посчитали, барышня, — сказал он. — Деньги счет любят.
Анюта молча пересчитала деньги — было ровно девятьсот рублей.
Они приехали на какой-то склад. На камнях, на воротах, словно пыль, белела мука. И в воздухе пахло пшеничной мукой и еще почему-то соленой рыбой. Где-то недалеко шумел базар.
Отец, Даня и худощавый, кряхтя и посапывая, таскали в складское помещение мешки с мукой, а она сидела в кабине и печально смотрела, как в щелях ворот беспрестанно мелькают люди, идущие на базар и с базара.
— Побыстрей, братцы, побыстрей! — услышала Анюта задыхающийся голос худощавого. — Я литровку ставлю…
Анюта вздрогнула. Она представила, как через четверть часа к ней подойдет отец, откроет чемоданчик и заберет триста рублей. А затем будет пить… Нет! Батя не будете вором! Не будет!
Ей вдруг стало очень жарко, и она почувствовала, как у нее начинает гореть лицо. Надо нажать ручку дверцы, выйти из кабины, сделать три шага до ворот — и все. Ее никто не увидит, потому что она будет закрыта кузовом машины… Только надо торопиться, пока батя таскает муку.
Через десять минут будет поздно…
Она подняла руку и открыла дверцу…
Глава ВОСЕМНАДЦАТАЯ
В то воскресное утро Сережа собирался покататься на отцовском паровозе. Константин Сергеевич должен был перегнать из Ростова в Батайск пустой товарный состав и обещал взять с собою сына.
Наскоро позавтракав, Сережа выбежал на улицу и совсем неожиданно на углу встретился с Валеркой Котовым.
— Здоров, Сережка.
— Здоров…
— Пошли на пристань.
— Зачем?
— А ты разве не знаешь? Сегодня наша улица против Береговой играет. Набьем им за милую душу! Идем! Сережка! У нас как раз вратаря не хватает.
— Не могу, Валерка.
— Пойдем. Ты же классный вратарь!
— Чтоб мне провалиться, не могу! — искренне воскликнул Сережа.
На круглолицем и толстощеком лице Валерки обозначилось любопытство.
— А что так, Сережка?
— Не могу, — уклончиво ответил Сережа, все более распаляя любопытство приятеля.
— Секрет? — допытывался Валерка.
— Секрет.
Валерка обиделся.
— Значит, от друзей тайны завел?
Собственно, секрета никакого не было, но Сережа очень хотел поразить воображение Валерки.
— Понимаешь, Валерка, какое дело?
— Какое? — любопытство мешало стоять Валерке на месте, он чуть-чуть подергивался, словно пританцовывая.
— Я с папой сейчас на паровозе в Батайск поеду! — наконец торжественно сообщил Сережа.
Валерка застыл на месте.
— Ух ты! Вот это здорово, Сережка! — Однако, подумав, он сказал: — Да… но паровоз не электровоз!
— Дурак ты, Валерка, — сказал Сережа беззлобно.
— От дурака слышу, — так же беззлобно ответил Валерка. — В Батайск можно и на автобусе поехать.
— Вот и езжай на автобусе… А я-то хотел тебя на паровоз позвать!
Валерка снова затанцевал.
— А можно, Сережка? — в его голосе послышалась мольба.
— Ну ясно, можно! Да ведь ты автобус любишь.
— Сережка, возьми! — от волнения Валерка начал заикаться.
— А футбол?
— Вместо меня Алик сыграет.
— Побежали, — сказал Сережа, — только скорее, а то опоздаем…
…Паровоз СУ 253-94 тяжело вздыхал возле депо на въездных путях. Он был могуч и черен. Молодой кочегар в замасленной спецовке ходил возле неподвижных колес, то и дело наклоняясь к начищенным до блеска спицам. В правой руке он держал большую масленку с длинным узким носом. Темное от копоти лицо кочегара казалось суровым и сосредоточенным.
Ребята робко остановились неподалеку от паровоза. Отца нигде не было видно, и Сережа с опаской подумал, что суровый кочегар, чего доброго, не разрешит ему и Валерке ехать на паровозе…
Кочегар кончил осматривать колеса, посмотрел на наручные часы и крикнул:
— Константин Сергеевич! Время!
Впереди на стрелке запел рожок. В окне паровозного — тамбура мелькнуло лицо отца. Он подмигнул Сереже.
— Толя, — крикнул отец кочегару, — возьмем до Батайска двух безбилетных пассажиров?
Кочегар повернул к мальчикам лицо и улыбнулся. Две подковки белых как
