могут воспользоваться правом человека на выбор полового партнера по своему вкусу и настроению. Нет, они полностью зависимы от своих мужей-капиталистов!
Эти знания вкупе с твоим пониманием коммунистического учения и внешней привлекательностью, присущей тебе благодаря воспитанию в духе общего идеала, ты и будешь использовать в своей работе. Это станет твоим вкладом в грядущую мировую революцию.
* * *
Пушкин переехал из кухни посольства на улице Гáрдастрайти в отдельную двухкомнатную квартиру в районе Хлńдар. Теперь он должен был очаровывать одиноких рейкьявикских женщин с той же искусностью, с какой готовил для советского посла барсучье филе на подушке из краснокочанной капусты.
Одним словом, он заделался любовником телефонисток разных предприятий и учреждений. Его специально обучили, как их отбирать и охмурять. Большинство из них лишь недавно приехали в город, всем им без исключения мало платили, а жили они в подвальных квартирках или снимали угол у незнакомых людей – то есть были легкой добычей для такого красавчика русского, который вдобавок был столь прелестно неуклюж в манерах и смешно говорил по-исландски. Таких женщин было пруд пруди.
Но все же, как он их склонял работать на себя? Да очень просто. Независимо от своих политических симпатий, они тут же переходили на сторону мира во всем мире, когда Пушкин выкладывал на стол неоспоримые доказательства: например, снимки подземных бункеров исландских правителей, свидетельствующие, что те прежде всего заботились о спасении собственной шкуры, а обычный народ пусть себе горит и жарится в ядерном пекле – им это было до лампочки. На фотографиях можно было увидеть, как ничего не подозревающие посыльные Торгового кооператива передавали в отверстие на лужайке за величественным особняком министра поддоны с вяленой рыбой, водой, копченой бараниной, зеленым горошком, исландскими сагами, кровяной и ливерной колбасами, нутряным жиром, стопками ежегодников Исландского туристического общества (в кожаных, позолоченных переплетах), опаленными бараньими ножками и головами, мисой, голубым сыром, дягилем, сушеной треской, черникой и подшивками “Исландского юмора”. Сам министр стоял спиной к фотографу, в рубашке, и указывал посыльному на составленные в штабель бочки с надписью “Тюленьи ласты” [63]– все это можно было легко разглядеть с помощью увеличительного стекла Пушкина.
Чтобы женщины вдруг не поняли, что он пудрит им мозги, Пушкин периодически дарил им разную мелочовку – это в дополнение к редким ночевкам в отеле “Вальгалла”. Да, они охотно спали с ним. И не потому, что им было трудно найти себе партнера, нет, просто Пушкин был специально обучен постельным искусствам. Одним из этапов его подготовки была специальная практика в “ласточкином гнезде” КГБ, где его натаскивали на различные позы и позиции, которые в стране льда и пламени считались новым словом в искусстве секса. Это очень помогало в работе».
14
«Представители двух сверхдержав, сидя на кухне квартирки на улице Ингольфсстрайти, молча изучали друг друга. Это была их первая встреча. Они представились. Между ними, ровно посередине льдисто-голубого стола, стояла тарелка с блинами, у каждого в руке была чашка с кофе. Они не притрагивались к угощению – ни советский хвостатый шпион, ни американский теолог с бычьей шеей. Ни тому ни другому не приходилось ранее встречать данную разновидность человека.
Пушкин первым нарушил молчание:
– У меня есть хвост…
– У меня тоже! – с искренним энтузиазмом подхватил Энтони и опустил в чашку с кофе три кусочка сахара.
– Серьезно?
– Да! И это совершенно противозаконно!
– Вот как? Об этом Пушкину никто не говорил…
– Ты, конечно, извини, не знаю, как там у вас в Советском Союзе, но у нас в Луизиане… – Энтони с протяжным “э-э-эх” махнул рукой. – Да еще если рожден и взращен “нигером”, тогда вообще мама дорогая…
Пушкин поправил на шее бабочку и бросил взгляд на окно, будто просчитывал путь к отступлению, если кухня вдруг наполнится чистокровными исландскими полицейскими, которые разыскивают индивидуумов с незаконными “стертурами”, “стири”, “стелями” и прочими запрещенными хвостами. По оконному стеклу брызгала редкая морось, на дворе сгущались сумерки.
– И что с такими делают?
– Что делают с преступниками?
– С преступниками?!
– Конечно! А как еще это назвать, если не преступлением? Наказание может быть любым, от каторжных работ до электрического стула!
Пушкина пробил пот:
– Но ведь тут ничего невозможно поделать!
– Это спорный вопрос… – ответил теолог.
Пушкин поежился и поднес к губам чашку: видимо, всё, что говорят об этих капиталистах, – чистейшая правда…
Наконец в дверях кухни, с подойником в руках, появился Лео. Энтони, положив на стол свои черные ручищи и растопырив пальцы, изучал собственные ногти. Пушкин дул на кофе, уставившись на край чашки. Лео выудил из шкафа воронку и принялся разливать молоко по бутылкам. Никто не нарушил молчания, пока Энтони не откинулся на спинку стула, отчего тот жалобно заскрипел:
– Слышь, приятель, мы тут поговорили… я и этот товарищ…
– Товарищ Пушкин… – подсказал Пушкин.
– Да, у нас тут с Пушкиным сомнения появились…
Пушкин вздохнул и кивнул в знак согласия. Теолог тоже вздохнул:
– Видишь ли…
Лео похолодел: он был так счастлив, когда доил Хейду – как он думал – в последний раз. После дойки он козочку хорошенько расчесал и пообещал пристроить к хорошим людям на одном хуторе, когда она до конца исполнит роль кормилицы мальчика.
А Энтони продолжил:
– Вчера это звучало нормально: поймать мужиков, ты их держишь, я им зубы рву – и дело с концом.
– Что?! – оторопел Пушкин.
– Ага… Но мы же даже не знаем, если у другого тоже это в зубе есть…
– Из… из кого это мы должны выдирать зубы? – выдавил наконец Пушкин.
Лео задумался: Энтони Теофрастос Афаниус Браун был прав. Конечно, вся затея была сумасшествием. Их могут арестовать за нападение, похищение и за… Как там это еще называется? А! За удаление зубов без согласия их владельцев. Его приятели не обязаны ради него ставить на кон свою репутацию, он и знал-то их не настолько хорошо, чтобы называть друзьями. Если их план (да какой там к черту план!) провалится, то все они загремят за решетку. Энтони и Пушкина потом вышлют из страны, сам Лео неизвестно сколько месяцев протомится в тюряге, в то время как его сын превратится в пыль – мальчуган станет ничем…
До Лео будто издалека донеслись слова Пушкина:
– Ну нет, это черт знает что!
Похоже, их приключение превращалось в кошмар, еще не начавшись: Энтони Брауну вот уже восемнадцать лет как удавалось не выделяться среди исландцев, так с чего он вдруг должен жертвовать собой ради какого-то частного чуда из шляпной коробки? Да, с
