Энтони произошла та же метаморфоза, что и с большинством иностранцев, которые селились на этом бесформенном куске подводной скалы: они и думать не могли отсюда уехать – ни по собственной воле, ни в наручниках. Другими словами, чернокожему теологу нравилось жить в Исландии. И хотя он здорово затосковал по дому после прихода к власти молодого Кеннеди, ему резко полегчало как раз десять дней назад, когда мисс Монро отметилась выбывшей из Американской Мечты, ведь по возвращении на родину Энтони собирался заняться именно исследованием мифа о темном принце и светлой богине. Теологическая логика подсказывала ему, что теперь, когда эта барышня сошла со сцены жизни, недолго осталось и до падения Кеннеди. Поэтому у Энтони не было повода возвращаться в родные пенаты, тем более что вся его родня, как говорят исландцы, давно “переселилась под зеленый дерн”, вот именно: на шесть футов вниз – и ни на фут меньше.
А Пушкина нельзя было втягивать в такие аферы уже потому, что отдел разведки советского посольства не мог позволить себе еще один скандал. Их в последние месяцы и так было предостаточно – бесконечный вой репортеров в газете “Вńсир”, и это в придачу к дурацкому промаху на озере Клéйварватн [64]. И главное, никто не понимал, на кой леший они вообще во все это ввязались.
Если Пушкину и Энтони придется отвечать, с чего они вдруг взялись по ночам выдирать у исландских граждан дырявые зубы, то единственное объяснение их поведению было бы таким: они помогали одному человеку добывать золото именно в этих местах. Подобные доводы выглядели бы не просто нехорошо, нет, они выглядели бы ужасно. И пока Лео будет париться за решеткой, его мальчик превратится в пыль; его маленький Йозеф превратится в пыль; он превратится в пыль…
Осенью 1989 года неизвестный студент-биолог снимет подвальную квартирку в доме по улице Ингольфсстрайти. Но прежде чем он переедет туда, его мать устроит там уборку. В кладовке, которую ее сын, студент-биолог, будет использовать в качестве кабинета, старая женщина найдет шляпную коробку. Она выставит ее на тротуар вместе с другим хламом, которого в квартирке будет предостаточно. (Удивительно, сколько ненужного барахла накапливают отдельные индивидуумы.) Потом появится ватага детишек, а когда детишки исчезнут, вместе с ними исчезнет и шляпная коробка. Наконец, в одной из подворотен, рядом с мусорным баком, они откроют коробку. А в ней – серая пыль. И они вытряхнут ее из коробки. Порыв ветра, залетев из-за угла примерно во время полдника, подхватит ее, вихрем вынесет из подворотни на улицу, и полетит она прочь – эта пыль – куда-то прочь…
Нет, мой отец, конечно же, не мог взвалить такое на своих приятелей. Он побледнел, пошарил рукой по столу, пытаясь ухватиться за край столешницы, и… рухнул на пол.
* * *
Когда Лео пришел в себя, он лежал на диване в гостиной с холодным компрессом на лбу. Пушкин, расположившись в кресле, читал словарь иврита, а Энтони стоял у радиоприемника, склонив голову к динамику. Оттуда доносился тягучий голос, выгодно подчеркивавший аккомпанемент Диззи Гиллеспи и компании к песне “Мое сердце принадлежит папочке”. Лео приподнял голову – на улице уже совсем стемнело. Как долго он здесь пролежал?
– Который час?
Словарь вылетел из рук Пушкина и приземлился на подоконнике. Энтони оторвался от приемника:
– Уже поздно, приятель, очень поздно…
Лео с жалким стоном снова откинулся на подушку. Пушкин налил воды в стоявший на журнальном столике стакан и нетерпеливо ждал, пока Лео напьется. Дождавшись, начал:
– Я, может, и хвостатый, но хвост у меня не поджатый! Я сделаю все, чтобы ты заполучил то, что хочешь. У товарища Брауна тоже не поджатый.
Он просто устал сегодня – целый день на помосте провел, боролся с членами Юношеской христианской ассоциации.
Энтони в извиняющемся жесте поднял руку:
– Так и есть… виноват… всегда по воскресеньям…
Поправив у ворота бабочку, Пушкин пригладил средним пальцем бровь, быстрым ловким движением открыл позолоченный портсигар, достал оттуда сигарету и постучал ее фильтром по крышке:
– Херра Лёве, наш друг, принадлежащий к угнетенной черной расе, прав. Было бы намного лучше, если бы ты прямо нам сказал, зачем тебе так приспичило обзавестись этими коренными зубами.
– Видишь ли, приятель, у нас же нет исландского гражданства, как у тебя, так что власти с нами по-другому разберутся, если мы на рожон полезем… – Энтони цыкнул зубом. – Поэтому нам нужна очень веская причина…
Поникнув головой, Лео поднялся с дивана. Гости проследовали за ним на кухню. Он открыл дверь кладовки и жестом указал им войти внутрь.
Те подчинились. Он вошел вслед за ними и прикрыл за собой дверь. Тогда в красной лампочке вспыхнул свет. В образовавшемся полумраке трое мужчин превратились в гигантские тени.
Протиснувшись в самый дальний конец кладовки, мой отец снял с полки шляпную коробку, поставил ее на столик, снял крышку и откинул розовый шелк с того, что в ней лежало. Энтони и Пушкин склонились над коробкой.
Красный отблеск мягко коснулся очертаний полностью сформировавшегося ребенка, лежавшего, будто в утробе матери. Это был маленький мальчик, спящий мальчик, который, казалось, ожил в беспорядочной игре света и теней, которые отбрасывали созерцавшие. Лицо ребенка пришло в движение, и на нем мелькнуло нечто похожее на улыбку. И тогда его глиняная грудь медленно поднялась – и еще медленнее опустилась…
Это дышал я… Два вдоха и выдоха…
Один из мужчин увидел во мне чудесное воплощение связи человека с Богом, другой – подвиг человека, порвавшего все связи с божественной реальностью.
* * *
Пушкин излагал Энтони и Лео то, что ему было известно о братьях-близнецах Храпне В. и Мáуре С. Карлссонах. Бóльшая часть этой информации была найдена в архивах советского посольства, остальное он узнал, распивая виски со своими исландскими осведомителями. Ни один из них о водке и слышать не хотел, поэтому Пушкину пришлось заключить бартерный договор со своим коллегой из британского посольства – его осведомители, наоборот, не признавали ничего, кроме водки.
– Поэтому Пушкин, случается, перебирает. Исландцы пьют так много виски! Пушкин дома в России пил только водку. Но здесь Пушкин не может сказать “нет”. Нет, здесь так положено по работе!
Короче, информацию о Карлссонах Пушкин получил от “Мńлос”, она работала телефонисткой в “Исландских генподрядчиках”, сидела в управлении либерально-консервативной женской ассоциации “Стимул” и когда-то училась в школе микрорайона Вéстурбайр – в одном классе с близнецами.
– Хорошая женщина, вполне могла бы быть русской… – Пушкин открыл маленькую записную книжку: – Итак, родители Храпна и Маура
