Книга Боярин Осетровский - Константин Константинович Костин

— Жаль, что у нас нет своего палача… — задумчиво произнес я.

— Почему? — спокойно спросила Клава, — У нас есть палач.

* * *

Я смотрел на своего — своего! — штатного палача, и думал о том, кто у меня еще есть, о ком я не знаю. В моем тереме и без того развелось столько народу: слуги, стрелки, часовщик, Ржевский, та девочка, которую он притащил… кстати, где она?… теперь у меня еще и палач есть, оказывается. Надо дать Клаве задание, пусть хотя бы список составит, кто тут обитает вообще.

— Христофор сын Степанов, прозванием Паромщик. Раньше у нас в Приказе служил, — тихо пояснила мне Настя, — потом от старости уже не выдерживал, ушел. А я вот уговорила к тебе перейти.

Внешне этот последователь Харона походил… Ну вот на палача он точно не походил. Обычный такой типок, среднего роста, средней внешности, не здоровенный детина и добренький старикашка. Ну, за исключением того, что он и вправду стар, годов так хорошо за шестьдесят, и носит черную повязку через глаз, отчего несколько смахивает на Биг-Босса из Metal Gear.

— Вот этот, значит, ничего говорить не хочет…

И голос у моего палача Христофора был такой, средний, не громкий, не тихий, не добренький, сюсюкающий, не грубый, злобный.

— Ничего ты мне не сделаешь! Не боюсь я тебя и пыток я не боюсь! Я вообще ничего не боюсь!

— Ну, это ты зря… — все так же спокойно произнес палач, — Все чего-то боятся, одни того, другие другого… Но боятся — все. А вот чего боишься ТЫ — мы сейчас и узнаем.

Одноглазый поставил на пол брякнувшую чем-то сумку и поддел повязку, сдвигая ее в сторону. Блин. Даже я вздрогнул.

Под повязкой был глаз. Но не обычный — окруженный багровым кольцом шрамов, он походил на белый шар, далеко выпученный вперед. Почти как глаз у Грюма из «Гарри Поттера», только не вращался и был полностью белый.

— Мой глазок всё видит, все страхи, всё, чего человек боится. И не просто боится, а так, чтобы до ужаса, до мокрых штанов…

Палач приблизил свой жуткий глаз к замершему колдуну:

— Что тут у нас? Не боль, не огонь… Что-то неприятное, что-то жгучее… Жгучее, жжжгучее… Жжжжж… Жжжж…

— Нет, — побелел колдун, — Нет. Сейчас снег! Морозы! Неоткуда им взяться!

— А у меня с собой, — «успокоил» его палач, и раскрыл сумку, — Где тут она, наша полосатая красавица…

— НЕТ!

— А, вот она… Ну, вылезай, помоги одному мальчику рассказать, всё, что он знает…

И в руке палача, извлеченной из сумки, дрожала и еле слышно жужжала… оса. Или даже шершень — здоровенная тварь, которая даже меня пугала.

— НЕЕЕЕТ!!! Я все расскажу, всё, всё! Только уберите ее от меня! УБЕРИТЕ!

* * *

В общем, колдун, который, как оказалось, до одури боялся ос, пчел и даже, наверное, шмелей — что уж говорить о шершнях — выложил все, как на духу.

Многого он, правда, не знал, потому что был начинающим колдуном, неопытным — опытного на такое не послали бы, верно? — но, по крайней мере, он точно знал, кто его ко мне послал.

Морозовы, конечно.

Теперь понятно, почему они решили, что именно Дита — моя ведьма. Все остальные девочки прибыли со мной в Мангазею — и, как можно реконструировать рассуждения Морозовых, я еще некоторое время не знал, где Источник рода Осетровских, отчего тупо лез в Дом, где его, очевидно, не было. А потом появилась Дита — вы же помните, что изначально она была невидимкой и получила тело только в Мангазее, что, для незнающих, как раз и выглядело как «появилась в городе» — и я тут же быстренько обнаружил Источник, спер его и свалил. Логично предположить, что эта незнакомка — и есть природная ведьма, без которой Венец не работал.

Держали Диту в подвалах терема Морозовых, колдун даже смог начертить схему трясущимися руками, так что ее точное местоположение мне теперь было известно.

Дело за малым — прийти и освободить мою бесовку.

* * *

Ночь опустилась на Москву. Погасли уличные фонари — что им, всю ночь масло жечь, что ли? — опустели улицы. Только звезды и узкий серпик нарождающейся луны освещают снежные сугробы.

Бесшумно — что ж это за охотник, под ногами которого скрипит снег? — скользят тени к замершему в тревожном ожидании терему Морозовых. Взлетают и цепляются за край высокого забора обмотанные тряпьем кошки и по веревкам взлетают вверх мои верные стрелки.

Щелкают тетивы выкрашенных в черное арбалетов, падают, хрипя, часовые, и мои бойцы бросаются вперед.

Гремит взрыв — Огненное Слово Клавы разносит двери терема и моя армия устремляется вперед, сверкая клинками сабель, рубя и коля всех, кто встает у нее на пути. Гремят выстрелы мушкетов и пистолетов, свистят пули, коридоры терема заволакивает синий пороховой дым, мы продвигаемся вперед, и я, запрокинув голову, громко хохочу, представляя скорый разгром моих врагов и освобождение моей Диты.

И так будет с каждым, кто встанет на пути Осетровских!

Я вздохнул и открыл глаза. Помечтали и хватит.

Моя армия состоит все лишь из десятка старых охотников, нескольких девчонок и Мурина. Этого немножечко маловато для того, чтобы штурмовать боярский терем посреди Москвы. Особенно если учесть, что к такому ходу с моей стороны Морозовы наверняка готовы и нападающих встретят во всеоружии. Одних стрельцов у них — не одна сотня, да даже если одна — хватит за глаза.

Значит, силой действовать не получится. Нужно придумать что-то другое.

Я поискал глазами мою природную ведьмочку:

— Настенька, собирайся, нам с тобой сегодня ночью нужно поработать.

Глава 25

После того, как колдуна утащили в тюремные подвалы… да, у меня есть собственная тюрьма. В подвалах. Блин, чего я еще о себе не знаю⁈ Так вот, после того, как колдуна утащили, одноглазый палач вздохнул — и отковырнул свой жуткий глаз. Подкинул нашлепку на ладони, а на ее месте обнаружился вполне себе живой и здоровый глаз, ничем не отличающийся от второго.

Наверное, лицо у меня было очень характерное, потому что оказавшийся двуглазым палач пожал плечами и сказал:

— Так убедительнее.

— Амулет такой, что ли?

— Да нет, не амулет, просто так поделка.

— Погоди… э… Христофорка — а как ты тогда понял, что колдун ос боится?

— Для этого у меня Страшное Слово есть.

— Так Страшное ж Слово просто пугает.

— Это другое. Мое мне показывает, чего человек боится. Так боится, чтоб вот прям до одури. А уж у меня в суме всяких страхов на каждого хватит. Вон, шершень сушеный, например, для тех, кто ос боится…

Полезное для палача Слово… Погоди-ка…

— Погоди. Сушеный? Он же шевелился и жужжал. Вроде бы.

Христофор усмехнулся — и зажужжал. Противным таким звуком, от которого даже шея зачесалась. В которую меня в детстве оса укусила.

— А шевелил я его пальцами, со страху-то не каждый заметит.

Ага, понятно… Так. Стоп. Непонятно.

— Как же тебя с таким Словом из Приказа отпустили?

— А я Дашкову сказал, чего он боится, вот и выгнали.

— И чего ж он такого боится?

Палач серьезно посмотрел на меня:

— А вот этого он велел никому не говорить. Если я не хочу из Приказа сразу под землю переселиться. А мне под землей не нравится — там холодно.

Господи… Я посмотрел вверх, на доски потолка, но Господь ожидаемо промолчал. И все ж таки, Господи — ты зачем мне посылаешь в команду ненормальных? Ведь ни одного ж обычного человека. Все с каким-то прибабахом.

Я еще раз посмотрел на доски, но повторно спрашивать не стал. Во-первых, нечего докучать Господу глупыми вопросами, а во-вторых — я подозревал, что ответ «Какой босс, такие и подчиненные» мне не понравится. Нет, я и сам что-то такое подозреваю, но в глубине-то души надеюсь, что все же нет.

* * *

Или вот взять, скажем, Ржевского. Нет, плохого про своего поручика я сказать не могу — исполнительный и толковый. Но, блин, он же адреналиновый наркоман! Я уверен, он соблазнял именно замужних женщин — или там дочек чьих-нибудь — не от сластолюбия, а просто от того, что ему было нужно ощущение риска.

Есть такая сказка, про колдуна, который завел себе бесов-помощников. Сначала нарадоваться не мог, мол, какие работящие, а потом оказалось,