class="p1">– И все молчат.
– Да. И получается – что Тоська Латышева вкалывает с перевыполнением, что бездельница, которая Хмелю ручки целует, а получают почти что поровну. Да еще и возмущаются, а этот гад – тут как тут, токует, речи толкает: мол, притесняют рабочий класс, я-то человек больной, мне недолго осталось, а я все равно за вас. А то, что мало начислили, – то это виновато начальство.
– Как это можно – прямо всем глаза замазать?
– Ой, да брось ты! – отмахнулся Андрей. – И главное, знаешь ли, с каждым на своем языке разговаривает – с начальством с цитатами из Маркса-Энгельса, с рабочими – запросто, с прибаутками-шутками, а с тем, кто против, – без церемоний. Вот и последний пример, как раз когда мы сидели, а Тоська нам толченки принесла. Я вижу – снова глаза на мокром месте, то да се, призналась. Прислали с Кубани сахар, решили на собрании поделиться с подшефным детдомом. Только на чем везти? Хмель немедленно влез, мол, божеское дело, сироткам помочь, изыщу подводу. Организовал, девчата и ребята погрузили двадцать пять мешков. А как доехала колымага, спустя некоторое время оттуда сигнал прошел: в трети мешков – сахар с мелом. Ну Тоська и вылезла, а Хмельников ей с ухмылочкой: так а кто ж, товарищ Латышева, погрузку производил? С вас и надо спрашивать. Она в слезы, а он лишь зубы скалит.
– Куда ж коллектив…
Пельмень вспыхнул, как керосинка, у которой лопнула колба:
– Коллектив! У него свой коллектив, гвардии хабалки! Агафонова та же за него впрягается, на всех собраниях как раззявит варежку – уши лопаются, сплошные гимны. А чуть та же Тоська что против скажет – в глаза ее сплетницей, склочницей, рванью скандальной обзовет. Я этому Хмельникову по-свойски растолковал: держите себя в рамочках, товарищ, не грубите женскому полу…
– Ну и ты… – Колька изобразил хук.
– Не я первый ударил. Он мне оплеуху дал – молчи, мол, холоп. Я ответил, легонько. А он к Остапчуку поскакал жаловаться. Саныч приходил, бормотал что-то: мол, не знаешь, кому грозить – кому погодить, редкая же сволочь, кляузник… У, морда свиная! Только и бормочет: я, потомственный рабочий, а по роже, по речам видно, что собака породистая.
– Эх, да уж, компот, – только и посочувствовал друг, – и чем дело кончилось?
Андрюха снова сплюнул:
– Ничем. Двинул ему раза, он – брык, и в ор. Бабы налетели, нас растащили, стыдят его. Опять небось ходил в отделение, скандалить. Да мне все равно – уволят, так и пойду себе.
Что тут можно сказать – Колька и молчал. Все его собственные несчастья и беды теперь представлялись мелкими, смешными по сравнению с Андрюхиными.
У него-то что случилось – все глупость и детский сад, от избытка энергии и витаминов и не то бывает. Вот когда жрать было нечего, когда беды были настоящими, не выдуманными, тогда у них такого не случалось. «А все потому, что Ольга была терпеливее, мудрее, вела себя и разговаривала совсем по-другому, – заговорил в голове вздорный голос, – раньше любила, а теперь держит при себе, как кобеля на цепочке. Да, да, правильно. Вот так мечтаешь лишь о хорошем, чтобы по-людски было, а она толком ничего не объяснит, только лается».
Пельмень прервал ход его мыслей.
– Вот что хочешь делай, а там что-то случилось, – сказал он. – Двое у костра сидели, теперь одного нет.
Колька хотел было сначала объяснить, подбирая сотни возможных вариантов того, куда делся второй – ушел, заснул, вообще не было его. Но после историй о неравнодушии и борьбе одного против всех, поведанных Пельменем, неумолимо захотелось проявить это самое неравнодушие. Пожарский решительно поднялся:
– Следи за костром. Сплаваю узнаю.
– Вода холодная.
– Ничего.
– Плыви на плоту.
– Да я быстро.
Но Андрей уж скидывал пожитки, освобождая плавсредство.
– С плотом тише. Ты своими саженками не только рыбу – стадо слонов расшугаешь.
* * *
Тихо-тихо скользил по воде плот, так же неслышно плыл в его тени Колька. Сначала все тело горело от холодной воды, потом привык и приободрился. Когда начали хватать за ноги ледяные ключи и невидимые толстые лианы водорослей, неоднократно добром помянул рассудительного приятеля.
Кто полуночничает на берегу, возле старого кладбища? Надо подобраться туда, где маячит костер, следуя осторожно, вдоль берега. Со стороны должно казаться, что плывет бревнышко и будет плыть, пока круговым течением не прибьется к берегу.
Совсем близко уже было, но из-за ивняка пока было не видать, кто там, у костра. Колька проплыл еще порядка ста метров, туда, где подмытый берег нависал гребнем над водой, получилась отвесная стена, и из песчаной почвы вылезали, топорщась, корни.
«Самый малый. Глуши мотор».
Вот уж огонь совсем близко, и даже слышно потрескивание хвороста. Пятки коснулись песчаного дна, Колька, придерживая плот, всматривался туда, где сидел человек у костра, в кепке, ватнике, накинутом на плечи, шерудил палкой в костре, подкидывая валежник и гоняя комаров. Искры поднимались, и дым валил столбом. Не отводя глаз от огня, он вдруг сказал негромко, отчетливо:
– Не пугайте рыбу, вылезайте, а то замерзнете.
Колька сконфуженно вышел из тени, выбрался на берег. И тотчас выяснилось, что беспокоиться не о чем: как было у костра двое, так и осталось. Один приветливо пригласил к костру, а второй почивал у огня, прикрыв кепкой лицо и уложив голову на мешок.
– Чаю?
Средних лет, тощий, ватник на нем висит как на вешалке. Кепку он сдвинул на затылок, лица не прячет. Оно тоже худющее, нос длинный, скулы высокие, под ними и под глазами – черные тени. Подумалось, что с войны таких физиономий не видел: «Точно кусок хлеба ест раз в месяц, а молоко лишь на картинке видел». И руки, как у скелета, пальцы длинные, обтянутые кожей, мосластые.
Человек, скинув ватник, протянул его Кольке.
– Я не…
– Надевайте, не возражайте.
Пожарский с удовольствием послушался. На удивление, от ватника не несло ни табаком, ни дымом, ни водкой, ни потом, а чем-то приятно-пряным. И сама одежка хоть и поношенная, но без дыр, и заплатки не наметаны, как обычно мужики шьют, а пришиты мелкими, аккуратными, женскими стежками.
– Товарища моего не будите. Нездоровый человек. Выбрался в кои-то веки на природу, надышался, вот и разморило. А вы что же, с острова?
– Верно.
– Рыба есть там?
– Кое-какая.
– А у нас только мелочь, – он кивком указал на удочки, стоящие на рогульках.
– Здесь рыбы немного, – согласился Пожарский, – вот под плавуном, если подальше зайти, где чистая вода, может быть.
– К нам решили наведаться, чтобы про клев
