нырнет под воду.
– Все-таки кто-то ходит, – Пельмень поднялся, всматриваясь, – с чего бы это?
– Раскопки возобновили, – предположил Пожарский.
На той стороне находилась заброшенная лесопилка, которая еще раньше была церковью. В свое время там были обнаружены немалые сокровища, скрытые ворами и контрабандистами, так, может, не все извлекли.
– Тогда почему по темноте? – резонно усомнился Андрюха.
Кольке в целом это было неинтересно. Пришла пора подсекать – он и подсек, принялся выводить постепенно, на поверхность, и наконец извлек замечательного леща. Рассматривая его, славного, бронзового, сверкающего боками, Колька бросил взгляд на тот берег, где лесопилка, – и увидел, что там не просто какая-то керосинка горит, а костер.
– Ну, чего? – спросил он приятеля. – Люди костер жгут, что, берег купленный?
– И что?
– То, что, значит, никакого криминала нет. Может, рыбу удят.
– Нет там никакой рыбы, – упрямился Пельмень.
– Ну туристы тогда. Что пристал? Не может человек посидеть костер пожечь, что ли? Ты ж сидишь.
– И то верно, – Андрюха успокоился, утратив интерес к чужому костру, и обратился к своему собственному. Уха поспела, а «жигули», как выяснилось, уже охладились.
…– Я ж не к тому, что запрещено трудящимся поторчать вот, на берегу, костерок пожечь, – объяснял Пельмень, подобрев с полбутылки пива и ухи, – а кто его знает, что там за люди. Место пустынное, жилья вокруг нет, до магазина топать час, кладбище, опять же…
– Борись с подозрительностью, – предписал Колька.
От пива он отказался, сказав, что обождет раков.
– Ну, знаешь.
– Это ты все от бригадмила отойти не можешь да от Анчуткиных художеств. Брось. Если так все начнут активничать, так Палычу придется в дворники идти, а Сорокина с Санычем на пенсию отправят.
– Неплохо было бы, – посмеялся Пельмень, но тут же посерьезнел: – Жди-дожидайся. Им работы на сто лет хватит.
Он поворошил в костре палкой, вытащив уголек, прикурил.
Ночь уже опустилась на окрестности. Небо в самой вышине было чернильно-синее, а ближе к воде светлело, в садке била хвостами рыба, с той стороны, где раколовка, тоже поплескивало – не иначе, что скоро будет особенная закуска, если, конечно, сон не сморит.
На том берегу, где жгли костер неведомые люди, было тихо, похоже, что огонь перестали поддерживать, он становился все менее заметным.
– Вот ты говоришь, без ментов можно, все стали такие сознательные, – снова заговорил Пельмень.
– Ничегошеньки подобного я не говорил, – поправил Колька, – я только сказал, что ты стал подозрительным.
– Не подозрительным, а бдительным. Да и не обо мне речь, мне-то что. Я тут вообще подумываю увольняться.
– Куда пойдешь?!
– Да хоть куда. Можно на Даниловскую или на Трехгорку, а то и вообще махнуть куда подальше, в Ташкент.
– У вас с Анчуткой хворь одна на двоих, как грипп. Он к морю собрался, ты тоже к черту на куличики. Чем тебе тут не работается? Или это в связи с тем, что за Тоську кому-то по сусалам навесил? Между прочим, кому?
– Хмельникову. Инженеру.
Колька решил сначала, что ослышался, и переспросил.
– Инженеру, инженеру, – раздраженно повторил друг, – руки тому оторвать, кто его на работу брал. Хапуга, рвач и гадюка.
Пельмень помолчал, подумал. Колька, не выдержав, пихнул его локтем:
– Ночи сейчас короткие, рассказать не успеешь, а ведь обещал.
– Да я соображаю. Как бы тебе историйку рассказать, о привидениях. Чтобы ты понял и за чокнутого не принял. Латышева… ну ты помнишь.
– Помню, помню, твою…
– Не мою. Она на собрании предложила норму выработки поднять. На следующий день, ближе к обеду, подхожу к ней машину проверить – а она морды корчит и отворачивается. Я туда-сюда, что за дело, глядь – а у нее полголовы плешивые.
– Как это?
– Да вот, – Андрей провел ребром ладони вдоль черепа, – от сих до сих обкорнано.
– Ничего не понял, – подумав, признал Колька.
– Я тоже сперва не сообразил, а потом дошло: остригли ее в общаге, пока спала. И спасибо еще, что не избили.
– Что у вас там за «дикий запад»? Кто же это у вас там веселится?
Пельмень усмехнулся:
– Привидения, я ж говорю. А то другой тебе пример. Две ударные бригады сколотили, выработка вверх пошла. На словах все аплодируют стоя, план по цеху перевыполняется уже на двенадцать процентов. А как-то прихожу утречком – а станки под номерами пять, шесть и восемь, те самые, на которых ударнички вкалывали, по всему видать, всю ночь неустанно трудились.
– Сами по себе?
– Привидения же, говорю. Работали полным ходом тогда, когда в цеху ни души живой не было. И что на выходе? Восьмая на ладан дышит, у шестой подающая оборвана, пятая разлажена так, что брак гонит. Так что все три в простое. И, считай, никакого повышения нормы выработки, еле-еле дотянут до выполнения плана.
– Что ж это, вредительство?
– Выходит, так.
– Быть не может.
Надо же, а Колька и мысли не допускал о том, что у Веры Владимировны что-то может быть не в порядке. Даже иной раз завидовал – не то что в ремесленном, у нее каждый на своем месте, все отлажено и работает как часы. Правильно говорят: никому не завидуй, пока до конца не дослушаешь.
– Понаблюдал я, и что ж: вижу, свистопляска выпадает всегда на одну и ту же смену. – Пельмень, прищурив глаз, сплюнул в костер.
– Типун тебе на язык, – машинально пожелал Колька, – и, насколько я понимаю, Хмельников этот – сменный инженер?
– Вот, вот, – подхватил Андрей, сплевывая вновь, – такая сволочь! Смотрит старикашкой, а тащит как молодой, ничего у него не пропадает – банка краски початая, ветошь, мешок цемента – ему неважно, что именно. А на меня уже две докладные подал, за неэкономное производство. Без премии оставил – это, положим, пес с ним, только в его смену тотчас разлив спиртоэфирной смеси, разумеется, случайно. А вот как на батареи не попало – бог весть. И зарезал сырья бочку…
– Что ж остальные, контроль, профком… Не знают, знать не хотят, только тебе дело есть?
– Руководству не до того! Оно стратэгию разрабатывает, а внизу – тьма-тьмущая. У Хмеля подпевал – целая вязанка, все поручканные. Пойди к нему, поклонись – сортность сам рисует, брак припрячет. Станок работал на полную мощность три часа, а по журналам – простой.
– Приписки сплошные.
– Для него несколько десятков метров брака спрятать – раз плюнуть. Дура криворукая напортачит, а Хмельников тут как тут, за ручку ее к учетчику ведет и нудит так, что зубы сводит: как вам не совестно, товарищ, у работницы недостаток квалификации, надо поддержать, подбодрить, чтобы руки трудовые не опускались. Учетчик брак и не записывает.
