раз говорил о свадьбе, но Зоя к тому времени уже спала.
– Папа, нам нужно поговорить, – произнесла Зоя, входя в кабинет отца. Все было, как и несколько недель назад, в тот день, когда она пришла к нему, чтобы сказать, что не желает больше учиться в меде.
Только за эти летние недели все изменилось коренным образом: погиб Антон, она сама наконец-то выписалась из больницы, Павлик уже считался ее без пяти минут мужем.
А она улавливала запахи, которые раньше ей были недоступны. И не хотела их ощущать, но теперь не могла не чувствовать.
Приближался день рождения отца – и дата смерти мамы. Которая нырнула и не вынырнула. Зое же повезло: она села в автомобиль и сумела из него выйти.
Правда, получив в награду дар, который ей не требовался, – и потеряв своего любимого человека.
О, если бы все было наоборот! Если бы она могла отказаться от этого дара, который был ей не нужен, а Антон остался в живых…
Но он лежал на Северном кладбище, а она стояла в кабинете отца, явственно различая запах гниловатой дыни, который, и в этом Зоя была уже уверена, с каждым днем усиливался.
А в остальном все было, как и в тот день: отец с очками на носу работал над научной статьей за компьютером, а она хотела обсудить с ним то, что так боялась сказать.
Но речь шла отнюдь не о продолжении учебы в меде.
А вот отец не сомневался, что она желала говорить именно об этом, потому что он вместе с Павликом, который покинул их всего полчаса назад, до этого на правах будущего зятя долго гоняя чаи с Игорем Борисовичем на кухне и ведя пространные беседы, начал речь именно об этом. Зое даже не требовалось подслушивать, они говорили достаточно громко, а дверь была не закрыта: они считали, что она спит в своей комнате.
Она спала, однако потом проснулась, потому что ее постоянно преследовал запах гниловатой дыни, которым была пропитана их квартира.
И который исходил от отца.
Сняв очки, отец произнес:
– Ну, я и сам хотел поговорить с тобой, дочка, так что очень даже кстати. Мы с Павликом обсудили тут твое будущее и пришли к выводу…
Ну да, отец с Павликом, два мужика, пожилой и молодой, обсудили ее будущее и пришли к выводу – правда ведь прелестно? Раньше она возмутилась бы, взбрыкнула, устроила скандал, но только не теперь.
Не теперь, когда она стояла в кабинете отца, перед его письменным столом, и ощущала этот терпкий, сводящий с ума аромат гнилой дыни, который отец источал, казалось, каждой порой.
– …Что мы обо всем забудем. Это было, Павел прав, роковое наваждение, которое, однако, закончилось. Не самым приятным образом, точнее даже, весьма трагическим, дочка, но тут ничего не поделаешь. Теперь все может вернуться на круги своя. Молодой человек, этот Артем, сам виноват, не надо было лихачить. Хорошо, что он вас с Павлом не угробил, а только сам за свое неблагоразумие поплатился!
Ну да, судя по словам о наваждении, которое закончилось, и о том, что все может вернуться на круги своя, Павлик сумел вложить в голову отца свои незамысловатые идейки. Впрочем, отец ведь придерживался точно такого же мнения, и все, если уж на то пошло, развивалось не так уж плохо.
Если не считать того факта, что погиб ее любимый.
– Папа, ты ведь отлично знаешь, что его зовут не Артем, а Антон, – прервала его Зоя, тихо, но крайне настойчиво.
Да, погиб ее любимый, а она сама начала ощущать запахи, которых не должна была и не хотела ощущать.
Отец, играя карандашом, заметил:
– Ну, какая теперь разница, как его зовут, вернее, звали. Ну, Антон. Жаль, что он умер, но ведь человек смертен, причем, как говорил классик, самое ужасное, что внезапно смертен. С мамой ведь тоже было так…
С мамой, которая нырнула и не вынырнула.
И Антоном, который ехал и не доехал.
Отец, похоже, сам не замечал того, каким жестоким и бесчеловечным был его тон. Но ведь он, как, впрочем, и Павлик, хотел для нее только самого доброго.
А самое лучшее в их представлении было: продолжить учебу в меде, получить красный диплом, защитить кандидатскую, потом докторскую, стать заведующей кафедрой – и выйти замуж за Павлика.
Отец говорил и говорил, повторяя давно известные аргументы, а Зоя наблюдала за его рукой. Нет, не той, которой он играл карандашом, а другой – та лежала на столе и слегка подрагивала.
Как она этого раньше не замечала? А если и замечала, то не придавала значения.
А теперь, чувствуя запах гниловатой дыни, исходивший от отца, начала придавать.
Запах Паркинсона, который могла уловить только она одна.
– …И это значит, дочка, что ничего такого из ряда вон выходящего не произошло. Что ни делается, все к лучшему, он и погиб, его уже не вернуть…
Зоя снова тихо перебила отца:
– А то, что мама тогда нырнула и не вынырнула, тоже, по-твоему, из разряда «ничего из ряда вон выходящего не произошло», папа?
Раньше она никогда бы не решилась задать своему грозному отцу подобный вопрос, но прежде было все иначе.
Да, все…
Отец замолчал, и на его ресницах блеснули слезы. Зое стало жаль своего папку, она подошла к нему и, усевшись на столешницу, положила ему руку на плечо, чего раньше тоже никогда бы себе не позволила.
Но эти несколько недель изменили все.
Запах гниловатой дыни был просто невыносим, но даже если Игорь Борисович так пах, если это не было игрой ее обонятельного воображения, если этот запах могла воспринять только она сама – он все равно был и оставался ее любимым папкой!
– Папа, извини, мне не нужно было так говорить. Но и тебе не стоит так говорить об Антоне. Я его любила и люблю. Думаю, не меньше, чем ты любил и любишь маму.
Маму, которая нырнула и не вынырнула.
Отец внезапно всхлипнул – раньше за ним такого не наблюдалось! Она даже после смерти мамы ни разу не видела его плачущим, ни на людях, ни наедине.
Быстро справившись с накатившими на него чувствами, профессор странным тоном произнес:
– Дочка, ты сама понимаешь, что нам не остается ничего иного, как жить дальше без любимого человека. И не думаю, что этот… Антон одобрил бы твой уход из меда. Он ведь мне сам говорил, что он так поступил, потому что у него таланта не было, а у тебя, дочка, в отличие
