На Лионском соборе 1245 г. Германский король был отлучен (в четвертый раз!) от Римской церкви и попутно лишен своего престола. Опасаясь, что германские епископы не поддержат инициативу Римской курии, папа Иннокентий IV написал, что избрал соборную форму для придания акту отлучения атмосферы торжественности. Но и это нововведение было принято далеко не всеми – ведь отлучали от Церкви и признавали дезавуированной коронацию не «рядового» короля или кандидата в императоры, а действующего императора[204].
Например, Генрих IV, вечный враг папы Григория Гильдебранда, не являлся на момент унижения в Каноссе императором, а лишь собирался им стать. И вот теперь понтифик решился на небывалый поступок. Впрочем, Фридриху II вменили в вину многое: нерадение о делах веры, нечестивый союз с мусульманами и «греческими раскольниками» (откровенный намек на императора св. Иоанна III Ватаца), личное аморальное поведение, несоблюдение клятв и обещаний. Ввиду необычности предмета обсуждения, вплоть до последнего заседания Собора, которое состоялось 17 июля 1245 г., многие его участники надеялись на мирный исход, чего, впрочем, не произошло[205].
Фридрих II ничуть не смутился этим и написал св. Иоанну III Ватацу: «Так называемый папа за наши отношения и любовь к ним, христианнейшим и самым благочестивым образом расположенным к Христовой вере, возбудил против нас свой необузданный язык, называя благочестивейших греков, от которых христианская вера распространилась до крайних пределов Вселенной, нечестивейшими и православных еретиками».
Горячий поклонник византийского «цезаропапизма», безусловно убежденный в праве (или, вернее, обязанности) монарха выступать в качестве блюстителя веры и главы церковного управления, он высказывал в адрес Римского папы следующие слова: «Все мы, земные короли и князья, особенно ревнители православной (orthodoxe) религии и веры, питаем вражду к епископам и внутреннюю оппозицию к главным предстоятелям Церкви. О, счастливая Азия! О, счастливые государства Востока! Они не боятся оружия подданных и не страшатся вмешательства пап»[206].
В письме другому государю – Английскому королю Генриху III (1216—1272) содержатся не менее резкие строки: «Римская церковь опять воспылала горячей алчностью и охвачена столь очевидной жадностью, что, не довольствуясь церковными владениями, не стесняется отбирать у императоров, королей и князей мира сего их наследственную собственность и обложить ее налогами. Я уже не говорю о симонии, о различных и с начала времен неслыханных вымогательствах, беспрерывно осуществляемых курией и папой против духовных особ, о явных и тайных ростовщиках, притесняющих весь мир. Словами слаще меда и глаже масла ненасытные кровопийцы постоянно толкуют, будто Римская курия – наша мать и кормилица, хотя она есть корень и начало всех зол»[207].
Его ненависть к Риму была такова, что Фридрих II искренне обиделся, когда узнал о посольстве, направленном св. Иоанном III к папе. Сам факт общения с его заклятым врагом казался германцу оскорбительным для всякого честного государя. Впрочем, эта краткая размолвка никак не отразилась на взаимоотношениях двух венценосных правителей; они попрежнему откровенно помогали друг другу: никеец – деньгами, германец – вооруженными силами и дипломатией. Фридрих мечтал закрепиться в Италии и искренне радовался, когда узнал о том, что Никейский император захватил наконецто Родос[208].
Надо сказать, в целом общественное мнение было не на стороне папы. Когда во Францию прибыло папское послание об отлучении императора и лишении его короны, Людовик IX Святой приказал передать посланникам понтифика следующее: «Обвинение, исходящее от его недругов, а папа является злейшим из них, нельзя принимать на веру. Для нас император все еще невиновен (выделено мной. – А.В.). До сего дня он был для нас добрым соседом, и мы не видели от него ничего, что бы противоречило верности и вере в миру или христианской религии. Напротив, мы знаем, что он отправился в поход во славу Господа нашего Иисуса Христа, а также мужественно подверг себя опасностям моря и войны. Но у папы до сих пор не нашли такого благочестия. Мы не хотим подвергать нас опасности борьбы против могущественного Фридриха, которому помогли бы в борьбе против нас многие короли, и который найдет поддержку своему правому делу. Разве римлян заботит то, что мы прольем нашу кровь, удовлетворим мы только их ненависть. Если с нашей помощью и с помощью других папа одолеет Фридриха, тогда станет папа всех князей мира попирать ногами, хвастливо поднимать свой кубок и будет расти его гордость, что погубил он великого императора Фридриха»[209].
Тем не менее при посредстве и по инициативе папы Фридриха II лишили всех его владений в Леванте решением Совета баронов. А в 1247 г. король Кипра Генрих I де Лузиньян (1218—1253) был освобожден понтификом от клятвы верности Германскому императору и признан «сеньором Иерусалима»; все закрыли глаза на тот факт, что его мать Алиса сама являлась незаконнорожденным ребенком. Попутно государи и бароны Святой земли получили письменный приказ папы не подчиняться распоряжениям Гогенштауфена, которое исполнялось адресатами исходя из собственных мотивов[210].
Очевидно, эти события не могли укрепить обороноспособность Леванта и владений пилигримов, зато существенно облегчали положение Никейского царства. В это же время на другом конце земли закончил свой земной путь деспот Фессалоники Иоанн, тихий и благочестивый человек, и его брат Димитрий направил к св. Иоанну III Ватацу послов с просьбой закрепить за ним вдовствующий трон. Он получил просимое, но недолго пользовался властью. Вскоре от своих тайных агентов император узнал, что тот вовсе не собирается выполнять условия договора с Никеей. Кроме того, своим беспутным образом жизни Димитрий создал внутри города мощную оппозицию, решившую организовать заговор. Фессалоникийский деспотат уже давно не играл никакой самостоятельной роли, и его судьба была фактически предрешена.
Ватац не стал мешать заговорщикам, о которых ему донесли, и даже немного не напрямую приободрил их, пообещав свою помощь и поддержку. Осенью 1246 г. со своей армией император двинулся на Фессалоники и без труда овладел городом, лишив Димитрия титула «деспот», но сохранив ему жизнь и не ослепив, как того просили некоторые придворные. Впрочем, вскоре Димитрий заболел, принял монашеский постриг и скончался.
