несколько больно.
Из-за колонны, ухмыляясь, вышла Маргарет.
— Маргарет, ты меня слышала? — прорычала сестра Вероника. — Развяжи меня сию же секунду.
— Вы еще не догадались, какая вы святая, сестра? — вместо ответа спросила Маргарет.
— Я уже начинаю сердиться на вас, девочки, — сказала сестра Вероника.
— Ну что вы, сестра, — сказала еще одна из девочек. — Угадайте.
— Я не хочу угадывать! — рявкнула сестра Вероника. — Я хочу, чтобы вы развязали меня сию же секунду.
Девочки захихикали.
— Может, это даст вам подсказку. — Барбара достала большие клещи, которые нашла на конюшне. Сестра Вероника однажды видела, как смотритель вытаскивает ими из забора огромный ржавый гвоздь.
Она снова потеребила проволоку на запястьях, но, кажется, только затянула ее туже. Путы врезались в кожу, и сестра Вероника поморщилась.
— Ну же, сестра Вероника. — Барбара с усмешкой повернулась к остальным девочкам. — Вы наверняка догадаетесь.
Однако сестра Вероника уже догадалась.
— Это зашло слишком далеко! — сказала она голосом, который должен был звучать властно, но вместо этого получился тоненьким и умоляющим.
— Можешь кричать сколько угодно, глупое дитя, — сказала Барбара, и сестра Вероника поняла, что она подражает ей. — Никто тебя не услышит.
Барбара кивнула девочкам, и сестра Вероника почувствовала, как чьи-то руки схватили ее за лицо: одна держала челюсть, а другая цепляла что-то ей на нос. Бельевую прищепку. С выражением мрачной решимости Барбара шагнула вперед.
— О Господи! — выдохнула сестра Вероника. — Боже мой!
Аполлония Александрийская. В житиях святых была довольно неприятная гравюра: пухлолицая женщина держит инструмент, отдаленно напоминающий тот, которым Барбара теперь щелкала у нее перед носом. Аполлония Александрийская — ее пытали, привязав к колонне и вырвав все зубы. Аполлония Александрийская — покровительница зубных врачей.
Прищепка больно сжимала сестре Веронике нос, и ее размытые очертания почти скрыли из виду Барбару и клещи, которые придвигались к ней все ближе.
* * *
Эти клещи неприятным образом так и стояли в моем воображении, и мне показалось, что в Женщине в белом есть нечто такое, отчего легко представить, что это она держит их в руках. Однако несмотря на эту тревожную мысль я широко зевнул, силясь не задремать. Накопительный эффект рассказов, как бы они меня ни пугали, был таким же, как у сказок на ночь: мне хотелось спать все сильнее и сильнее.
Правда, вспомнить, как мне рассказывали сказки на ночь, оказалось непросто: мои родители не придавали ритуалам такого рода большого значения. Напрягая память, я неожиданно вызвал в памяти образ той самой гувернантки, которую я уже упоминал и с которой так жестоко обходился.
Я вспомнил, как она улыбалась мне, когда желала доброй ночи, вспомнил тихий хлопок, с которым она закрывала книгу, и почувствовал укол вины и стыда. Женщина в белом, кажется, заметила эти чувства на моем лице и с любопытством на меня посмотрела.
Честно говоря, мне становилось все труднее поддерживать с ней зрительный контакт. Я боялся, что через некоторое время впаду в глубокое забытье, как и мои попутчики.
Пытаясь скрыть свое сонливое состояние от Женщины в белом, которая выглядела как никогда свежо и бодро, я заговорил неестественно жизнерадостным голосом и громко хлопнул в ладоши.
— Что же, мы, выходит, до сих пор не двигаемся? Возможно, мне стоит выйти и разыскать машиниста.
Я попробовал встать, но, еще не перенеся вес на ноги, понял, что это бесполезно. У меня попросту не было сил. Если бы я поднялся, то наверняка свалился бы на пол, выставив себя на посмешище. К моему облегчению, Женщина в белом жестом остановила меня.
— Нет-нет. — Она придержала меня за руку. — Так не годится. Нельзя сходить с поезда, когда он в тоннеле.
— Правда? Но…
— Правда, — сказала она так, словно эта тема окончательно закрыта. — Тут и говорить не о чем.
— Надо же. — Я снова откинулся на своем сиденье и попытался сосредоточиться; Женщину в белом я теперь видел до странности размыто. — Я и не знал, что есть такое правило.
— Есть, — ответила она. — И, уверяю вас, нарушать его нельзя.
Даже теперь, когда мой разум затуманился, я с трудом мог поверить, что эта женщина обладает особыми знаниями о процедурах железнодорожной компании, но пока у меня было недостаточно сил, чтобы действовать в соответствии со своими высказываниями, так что оставалось лишь поверить ей на слово.
Я бросил утомленный взгляд на других пассажиров, чей сон ничто не тревожило. Их забытье теперь не только не раздражало меня, но и казалось заманчивым. Однако мысль о том, чтобы спать, пока Женщина в белом бодрствует, наполняла меня глубокой, хотя и необъяснимой тревогой.
— Скажите, пожалуйста, который час? — спросил я, посмотрев в окно и увидев, что свет быстро угасает. Небо болезненно побледнело, а откосы выемки почти утонули в тени.
— У вас такой усталый голос, — сказала Женщина в белом ласково. — Прошу, не нужно бороться со сном из вежливости. Меня вполне удовлетворит моя собственная компания. Прошу вас. Закройте глаза, если вам хочется.
О, как же я желал именно так и поступить, но ее просьба лишь укрепила во мне уверенность ничего подобного не делать.
Женщина в белом словно почувствовала мое сопротивление и улыбнулась почти так, как мать иногда улыбается своевольному ребенку, который не хочет делать что-то для своей же пользы. Я по-прежнему боролся с собой, лишь бы отяжелевшие веки не сомкнулись, а разуму — не поддался туману, который стремился окутать каждую мою мысль.
— Итак, — сказала Женщина в белом через несколько мгновений. — Вы возвращаетесь в школу. Вы из тех мальчиков, что, затаив дыхание, ждут не дождутся каникул?
— Нет, — ответил я. — Будь моя воля, я остался бы в школе до возвращения отца. Как я уже говорил, мы с мачехой не слишком ладим.
— И все же она вас любит.
Я нашел это предположение очень курьезным и громко хмыкнул.
— Вы думаете, невозможно любить кого-то, кто не любит вас? — спросила моя спутница.
— Не знаю. — Прежняя боль на миг пронзила виски. — Я об этом не думал. Мне совершенно точно не приходило в голову, что мачеха испытывает ко мне особые чувства.
Женщина в белом улыбнулась.
— Это потому, что вы к ней особых чувств не испытываете?
— Да. Нет… Я не знаю. Думаю, я больше не хочу говорить о мачехе.
— Конечно, конечно. Мы заговорили об этом только потому, что я спросила у вас о каникулах. Если вам не нравится проводить время с мачехой, должно быть, на каникулах вы ужасно скучаете.
— В основном я сижу дома или в саду и читаю, — объяснил я.
— Ах, да. Книги могут быть большим утешением.
— Не уверен, что ищу в книгах
