Сестра Вероника посмотрела на них из-под полуприкрытых век и покачала головой.
— Но где вам? Разве способны такие, как вы, осознать нечто подобное? Разве можете вы понять, что значит посвятить себя служению другим, как Святая Вероника и как мы?
Сестра Вероника относилась к урокам живописи очень серьезно. У нее и самой был некоторый талант, хотя она старалась не слишком этим гордиться. Иногда она даже наказывала себя уничтожением рисунка, который удался особенно хорошо, и это она ненавидела.
Некоторые девочки, окончив школу, стали гувернантками в именитых семьях Англии и ее колоний. Как раз на днях сестра Руфь получила письмо от своей ученицы, которая теперь служит в семье на Багамах.
Когда сестра Руфь — по мнению сестры Вероники, слишком восторженно — рассказывала о письме, сестра Вероника почти поддалась уколу зависти. Она ни разу не получала писем от своих подопечных. Такой-то благодарностью отплатили ей эти девчонки! Кроме того, сестра Руфь пересказала из письма один совершенно непристойный пассаж о «привлекательных молодых людях», и сестре Веронике пришлось сказать, что она торопится по срочному делу, чтобы завершить беседу.
— А теперь, девочки, — сказала сестра Вероника так громко, что крошка Сьюзен Тиллер подпрыгнула, — мы займемся рисованием. Это лучшее, чему вы можете посвятить свое время вместо того, чтобы тратить его на нечестивые развлечения на деревенском празднике или строить глазки деревенским мальчишкам — да-да, речь о тебе, Маргарет.
Маргарет не ответила. Обычно одно только упоминание о мальчиках вызывало смешки, но не в этот раз. Сестра Вероника нахмурилась.
— Я думаю, мы можем вернуться к натюрморту, который…
— Сестра Вероника.
Сестра Вероника, словно змея, обернулась к перебившей ее девочке — о, как она ненавидела, когда ее перебивают. Барбара стояла с поднятой рукой и — неужели? — улыбалась.
— Да, Барбара. Что такое?
— Прошу прощения, сестра Вероника, — Барбара шагнула вперед, — мы с девочками тут говорили, правда, девочки?
— Да, да, — согласно закивали остальные.
— Мы хотели спросить, сестра Вероника, нельзя ли нам нарисовать ваш портрет.
Сестра Вероника силилась — не слишком успешно — не покраснеть. Она вонзила ногти в ладони, сердясь на себя за то, что так по-девчачьи разволновалась.
— Мой портрет, дитя? — переспросила она, сияя улыбкой. — Право же, не знаю…
— Вы беспокоитесь, не будет ли это грехом тщеславия, да, сестра Вероника? — спросила Барбара.
Улыбка исчезла с лица сестры Вероники. Грех тщеславия ее действительно беспокоил. Беспокоил часто. Она знала, что красива, но очень старалась не возгордиться.
— Мы так и думали, — продолжила Барбара. — Я сказала Маргарет: «Сестра Вероника не позволит нам себя рисовать. Она ни за что не захочет выставлять себя в таком свете. Она сочтет это святотатством».
— Не уверена, что это такое уж святотатство, — ответила сестра Вероника. В комнате вдруг сделалось темно: облако наползло на солнце, и в сумраке ее улыбка казалась еще ярче. — Но тщеславие действительно ужасный грех. Знаете почему?
— Потому что отвлекает нас от любви к Господу, сестра, — сказала Барбара.
— Очень хорошо, Барбара. — Сестра Вероника просияла. — И потому мы должны всегда быть настороже. Итак, вернемся к натюрмортам?
— Мы так и думали, что вы не позволите нам рисовать вас в вашем собственном образе, — продолжала Барбара.
— Я не понимаю, дитя. — Сестра Вероника направилась к столу с натюрмортом.
— Поэтому мы кое-что придумали, — сказала Барбара. — Ну пожалуйста, пожалуйста, сестра Вероника, разрешите. Пожалуйста.
Сестра Вероника неспешно обернулась к ней.
— Но я и вправду не понимаю, Барбара.
— Ой, простите, сестра, — девочка хихикнула. — Мы подумали, что вы можете позировать нам в образе святой.
У сестры Вероники чуть закружилась голова. Барбара снова разговаривает с ней, и девочки еще и хотят, чтобы она позировала им в образе одной из благословенных святых. Это похоже на грезы. Хотя, конечно, она никогда бы не позволила себе грезить о подобном.
— И что же это будет за святая?
— Мы хотели попросить вас встать в позу, а потом угадать.
Сестра Вероника посмотрела на стайку девочек, на их лицах — ожидание и предвкушение. Не смеются ли они над ней? Она боялась ослабить бдительность, но разрушать волшебство момента не хотелось.
Мать-настоятельница однажды пожурила ее за отсутствие чувства юмора. «Иногда хорошо бы показать, что умеешь повеселиться», — сказала она. Может ли сестра Вероника «повеселиться» сейчас? Она в этом не уверена. Ну разве что ради Барбары.
— Что ж, хорошо. — Сестра Вероника кротко улыбнулась. — Как мне встать?
— Встаньте, пожалуйста, рядом с колонной, — сказала Барбара. — Ну, знаете, как будто вы привязаны.
Сестра Вероника подошла к одной из колонн в классной комнате. Строители монастыря разместили их в ряд у одной из стен. Помещение от этого было во многом неудобным, но зато походило на часовню, что сестре Веронике очень нравилось. Вдруг в витражном окне вспыхнул солнечный свет, и на каменную кладку брызнули цветные пятна: золотые, зеленые, кроваво-красные.
Сестра Вероника прислонилась к колонне, но Барбара велела ей завести руки назад, как будто они связаны за спиной. Сестра Вероника послушалась, спрашивая себя, как долго ей удастся простоять в такой неудобной позе, пусть она и намеревалась разделить с девочками «веселье».
— Вы уже догадались, что вы за святая, сестра Вероника? — спросила Барбара.
— Может быть, Святой Себастьян? — При этой мысли голос сестры Вероники слегка задрожал. В житиях святых была гравюра с изображением Святого Себастьяна, которая ей особенно нравилась, хотя она часто беспокоилась, что рассматривать ее с таким удовольствием ей не пристало.
— Нет, сестра Вероника, — сказала Барбара. — Не Святой Себастьян.
Сестра Вероника нахмурилась, мысленно перелистывая жития и стараясь припомнить, кого еще из святых привязывали к колонне. На ум ей приходил лишь сам Иисус (его привязали к колонне, чтобы бичевать перед распятием), но она не могла позволить себе столь кощунственной мысли.
Мысленно перебирая святых, сестра Вероника поняла, что всегда представляла их только в муках, а не в благих деяниях. Ведь именно страдания чаще всего изображали на картинах и оттисках, которые она так любила рассматривать.
Она всегда представляла Святого Варфоломея с атрибутом его мученичества — перекинутой через плечо собственной кожей, которую с него содрали заживо. Иаков Алфеев виделся ей с дубинкой, которой его забили до смерти, Апостол Павел — с мечом, которым его обезглавили, Власий Севастийский — с железными гребнями, которыми строгали его плоть, Лаврентий Римский — с решеткой, на которой его изжарили. Погруженная в эти размышления, сестра Вероника вдруг поняла, что ее схватили за руки и чем-то обвязали запястья.
— Девочки, — сказала она, пытаясь освободить руки от веревки. Нет, не веревки — это же проволока. — Боюсь, мне
