Книга Могрость - Елена Маврина

дрогнула и погасла. – А так… Мы с сестрой редко перезванивались, – продолжил вспоминать. – Ответить ничего не мог – вспылил, мол, зачем спрашиваешь? Выгнал ее. Я запил, в драку влез, а она потом вытащила через связи Глотова. Оставила мне фотографию. – Байчурин ушел в спальню. Вернувшись спустя минуты две, он показал снимок: Дина на белом фоне позировала анфас. Со снимка она смотрела юной девушкой. Лет семнадцать-восемнадцать. Медовые волосы ниже плеч, зеленый сарафан в тон радужки глаз. На обратной стороне убористым почерком Дины чернела надпись: «Ad bestias!»3.

– Я уже встречала эту надпись. – Аня водила пальцем по буквам. – Не помню…

Байчурин раздраженно перевернул фотографию.

– Вот, – ткнул он пальцем на девичью шею. Ниже яремной впадины белела серебром подвеска размером с рублевую монету – две половины лица: гладкое и сморщенное. – Я хоронил племянницу в этом украшении. А твоя мать уверяла, что вещица – ее: украдена, мол, год назад.

Витя кивнул:

– «Жизнь и смерть». Мама именовала подвеску темницей грехов. Этот кулон – подарок родителей. Позади него зеркальная дверца с разинутой пастью. Он пугал меня – я порвал цепочку, и мама перестала носить. Сомневаюсь, что кулон уникален.

– Я так же рассудил. – Байчурин спрятал фотографию во внутренний карман куртки. – Да и чего она ожидала? Что я раскопаю могилу и верну эту безделушку?

– А мама?

Байчурин озлобился:

– Она заявила, что Карину и Злату убили.

– Кто?

– Могрость. Так и сказала: «Могрость». Я ее выставил за дверь.

Аня с Витей переглянулись.

– Но потом вы поверили ее словам? – осторожно уточнила Аня.

– Могилу Златы разрыли. Сволочи. Венки разбросали, холм разрушили. Я решил задержаться в Сажном, присмотреть за могилой. Тут и начались набеги зверюг плешивых: то с пальцами, то с челюстью, то с глазом человеческого трупа, конечностью какой. Соседи жаловались, что я жгу костры во дворе. Здесь немного ослеп народ. Костры жгут – и точка. Ага, как же. Дым приходил с туманами, иногда и в солнце стелился. Объявилась Дина и посоветовала мне перебраться к кладбищу. Предупредила, что иначе монстры – она их войнугами называла – соседей доведут до психушки. Я вначале – в штыки, но потом пораскинул мозгами. Мне кухня у того дома, где они… в общем, не мог я смотреть на те стены. Собрал их вещи, этот домик купил. – Он посмотрел на косую печку. – Считай задаром купил. Тысяч пятнадцать, уже и не помню точно. Меня все в дуралеи записали. Знали бы в Сажном, что безопаснее этого места нет.

– Почему? – опешила Аня.

– Сюда той гадости путь закрыт. За кладбищенскую ограду.

Витя насупился:

– Странно.

– Твою мать такое не удивляло. Она приходила сюда посидеть в тишине. Ей тоже мерещилось всякое, особенно по ночам.

Витя сидел бледный, слушая через силу. В голове Ани круговоротом неслись воспоминания. Дина была замкнутой, строгой, слишком скрытной порой, – но утаивать подобное сумасшествие?

– Что Дина рассказывала о могрости? Или о войнугах?

Байчурин хмыкнул:

– Толком – ничего. Это марево обминает скорбящих людей. Кладбища, траур для могрости – яд. Другое дело, когда ненависть. Когда месть. Зависть. А обиды и вовсе, что мясцо волку. Она не заполучила моих девочек, – взгляд Байчурина сверкнул затаенной злобой, – а потому рылась с голоду.

Аня боялась звук подать, но с усилием напомнила ему:

– Ей же не пробраться к могилам.

– Ей – нет. – Байчурин помрачнел. – Чем бы она не была, ей к усопшим не подобраться. Но вот прислуге ее, уродцам человеческим, запросто. Взял лопату, да копай кладбищенскую земельку. Убивать могрости не по силам. Преследовать, изводить, доводить до безумия. К смерти Златы и Карины приложил руку местный. Сестра бы не закрыла заслонки, – настаивал Байчурин, – они бы не легли спать с забитой печкой. А я предупреждал, – оправдывался он, – просил уехать. Но сестра меня обвиняла, не хотела продавать дом отца, бросать его могилу. Зачем только я затеял продажу того дома? – Байчурин сцепил ладони на поседевшей голове. – Они бы не приехали.

– Вы выросли в Сажном? – с подозрением спросила Аня.

Байчурин опомнился от скорби, напряженно ответил:

– Нет. Отец приезжий.

– А его дом?..

– На камни разобрали. Участок соседи выкупили под огород.

– Он рядом с коттеджами стоял, – объяснил Витя. – В переулке.

Байчурин убежденно настаивал:

– Смерти здесь неслучайны. Только за последний год – два утопленника в озере, в лесу повесились четверо местных, а жители знай твердят, что «непутевые», «пьянчужки». Теперь новые жертвы: школьница и продавщица из «Шико».

– Вика и Таня, – отстраненно проговорила Аня.

– Их оставили замерзать, истекать кровью.

Витя подался вперед, весь обратившись в слух.

– Вы считаете, их убили?

Собака поскуливала возле стола.

– Гром, тише. Ты ел. Что? На, – Байчурин бросил кусок сухаря, и овчарка принялась грызть хлеб. – А ты нет? – ответил он Вите. – Как твоя одноклассница очутилась под мостом? Пошла прогуляться? Куда? В мороз за три километра?

Аня помнила разбросанные венки на могиле Тани, но в голове не укладывалось, что в Сажном рыщет убийца. Убийцы? Собака хрустела сухарем на всю кухню.

– Выходит, могрости кхм… прислуживают?

– Выходит. – Байчурин отвел взгляд в угол лавки. – Нечи. – И поспешил добавить: – Так Дина их называла.

– Вы видели здесь кого-нибудь? – спросила Аня, опять скользя робким взглядом по заснеженным надгробиям. – Кого-то из жителей? По ночам?

– Много, кто ходит сюда. Вы удивитесь даже. Люди скорбят. Скорбь как защита – слабое утешение. Я разок только видел одного, вроде как паренька или мужичка худого. Темнело уже, а он все шатался по кладбищу. Накануне Нового года. Угу. – Байчурин закивал воспоминаниям. – Я решил: псих какой. У меня нервы ни к черту – пальнул в воздух, он и дал деру. Иногда на окраине, что от левады, нахожу следы шин. Только за руку поганца схватить трудно. Я да Гром. И эти твари следят из дыма.

– А дым он?..

– У Дины версия имелась. Достаточно одной тлеющей ветки для непроглядных туманов.

– Ветки чего?

– Твоя тетя не пояснила. Чего-чего? Тополя? Елки? Не помню. Кора или куст какой? Неч это растение зажжет вблизи толпы – могрость себе жертву отыщет. Яд гари потом мозги скручивает: мерещится всякое. Часто люди не выдерживают.

– С ума сходят? – мнительно поглядывала на руки Аня.

– И того хуже.

У Вити зазвонил мобильник. Он взглянул на экран.

– Альбертина, – пояснил, нажимая на сброс. Пока он набирал сообщение, в комнате хранилось гробовое молчание. – Пора идти.

Они с сестрой поднялись.

– Спасибо, что согласились на разговор. – Аня неловко топталась на пороге. Она хотела еще столько всего спросить. – Вы поделились своим горем. Мы соболезнуем.

– Не надо, – вдруг пробасил Байчурин. –