Мы присоединились к нашему отряду после длительного набора высоты с двенадцатью ворчунами. В нескольких милях впереди ведущий отряд батальона наткнулся на пулеметный огонь возле перевала на высоте три тысячи футов. Пятидесятый калибр. Мы впервые встретились со столь крупным калибром. Наш отряд ушел в сторону, чтобы избежать обстрела. В канале связи началась суматоха, сквозь шум и гам мы вслушивались в сообщения о происходящем.
– Как бейсбольные мячи!
Это была реакция на трассеры пятидесятого калибра.
– Боже, Желтый-два падает!
– Желтый отряд, разбить строй!
Они рассредоточились.
Я видел эти трассеры, лениво поднимающиеся вверх в пяти милях от нас. Между каждым трассером шло еще по четыре пули. Пулемет пятидесятого калибра плюется пулями диаметром в полдюйма и длиной в один дюйм; когда берешь его пулю в руку, сразу чувствуешь, на что он способен. Когда пулю выпускают из пулемета со скоростью три тысячи футов в секунду, она обретает невероятную пробивную способность и летит очень далеко.
Батальон разлетелся по сторонам от засады, оставив позади боевые вертолеты, которые начали атаковать вьетконговцев. Я слышал, как полковник вызывает поддержку артиллерии. Пять машин подбили прямо в небе, два пилота погибли, всем остальным удалось спастись. Один из боевых вертолетов получил шестьдесят шесть попаданий, но остался в воздухе, и, если бы пилот выжил, он мог бы похвастаться рекордом. Второй пилот вернулся в зону «Гольф» на решете.
Наш отряд прибыл в лагерь, высадил ворчунов, которые проторчали в джунглях два дня, и забрал партию свежих. Мы доставили их в Лиму и провели остаток дня, перевозя новых солдат и оборудование к этому биваку. К позднему полудню записали себе в актив восемь часов летного времени. Я был измотан и хотел поскорее вернуться в лагерь. В такие дни дом был там, где давали горячую еду.
Но не тут-то было. Кто-то из командования решил, что мы останемся в Лиме вместе с ворчунами.
С нами проворачивали такое уже второй раз. Как и в прошлый, никто не потрудился нас предупредить. У нас не было ни спальных принадлежностей, ни достаточного запаса сухпайков.
Половина батальона, тридцать два вертолета, приземлились в Лиме. Мы привезли партию ворчунов, которые тут же присоединились к своим товарищам. Они выставили оцепление вокруг этой вьетнамской территории, внезапно ставшей очень ценной. Тридцать два вертолета вместе с их экипажами расположились в самом центре вьетконговских владений в ожидании минометных обстрелов. Зачем мы так поступили? Зачем остановились здесь, в семи минутах от безопасной зоны «Гольф»?
– Смотри, Боб, если бы нам пришлось лететь сюда завтра ранним утром, а нам по-любому пришлось бы, то что бы мы делали в случае тумана над перевалом? – ответил Фэррис.
Он стоял рядом со своим грузовым отсеком и копался в контейнере с сухпайками, выискивая что-нибудь съедобное.
– Долетели бы до перевала и покружили бы над ним, – заявил я.
– Ну, это все на авось.
Квадратный подбородок Фэрриса задумчиво задвигался.
– Если погода не слишком плохая, мы могли бы так поступить. В противном случае нам пришлось бы ждать, пока туман не рассеется, – он на секунду остановился, нахмурил брови и сдвинул свой седеющий ежик вперед. – От задержки вылета могут погибнуть люди.
Он замолчал, обнаружив коробку сухпайков, из которой не успели вытащить пакетик кофе. Он улыбнулся, как будто встретил старого друга. Нам вечно не хватало кофе, потому что мы воровали его из коробок всякий раз, когда торчали в полевых лагерях. Он взглянул на меня.
– Теперь понимаешь?
– Понимаю. – Я потряс головой, когда Фэррис предложил мне банку печенья. – Но я не понимаю, почему нельзя все спланировать заранее. Почему такие ночевки всегда становятся сюрпризом?
Фэррис слушал меня, работая консервным ножом Р-38, который шел в каждом комплекте еды, над банкой с печеньем. Поддел оливково-серую крышку и добрался до трех больших кружков кулинарного жира, которые снова предложил мне. Я отмахнулся.
– Слушай, – ответил он. – С планированием все гораздо сложнее.
Он вытряхнул печенье из банки обратно в контейнер и выдул из нее все крошки. Затем нагнулся и прочертил банкой по земле, зачерпнув немного песка. Наполнив банку до середины, он постучал ею об пол грузового отсека, чтобы выровнять песок.
– Иногда мы знаем о том, где будем ночевать, иногда нет.
Он снова нагнулся к земле и нырнул под брюхо «Хьюи» с банкой песка в руке. Несколько секунд я наблюдал лишь его ноги, пока он подносил банку под клапан слива топлива. Пропитав песок керосином, он вылез обратно, держа перед собой заправленную горелку.
– Если мы точно знаем перед вылетом, что будем ночевать в таких условиях, мы предупреждаем, – он поставил горелку на землю. – Если нам ничего не известно, мы молчим.
Он залез в коробку сухпайков и отыскал еще одну банку.
– Это, – он обвел карими глазами всю суматоху вокруг, будто видел ее впервые. – Это пример того, когда мы не смогли спланировать все заранее.
– Но ведь мы можем попасть здесь под минометный обстрел и потерять большую часть машин? – Я не унимался и был намерен получить аргументированный ответ.
Он пробил несколько треугольных дырок под верхней кромкой своей горелки. Так пламя сможет гореть, если поставить сверху банку с водой. Рассудив, что все готово, он поставил горелку и банку с водой в десяти футах от «Хьюи» и зажег огонь. Темно-оранжевое пламя вырвалось из-под банки, горелка начала коптить. Он поднял голову, сидя на корточках рядом со своим творением, и сказал:
– Да…
Схватив банку с водой за отогнутую назад крышку, он аккуратно водрузил ее на горелку, поставив ее чуть сбоку, чтобы пламя облизывало один бок банки. Небольшие пузырьки моментально образовались с той стороны, где плясал огонь.
– Есть хоть малейший смысл в том, что мы здесь вот так торчим? – спросил я. – Если мы потеряем наши машины, мы вернемся на недели или даже на месяцы назад. Раз уж речь зашла о времени, то небольшое утреннее опоздание выглядит менее рискованным.
Вода закипела. Он снял банку с пламени, используя небольшой кусок картона, чтобы защитить пальцы от горячей крышки. Аккуратно поставил банку на землю, надорвал верхний уголок фольгового пакетика с быстрорастворимым кофе и высыпал гранулы в воду. Коричневые гранулы растворились, и до моих ноздрей долетел характерный аромат.
– Ты прав, – сказал он.
– Так почему мы здесь? – повторил я в замешательстве.
Фэррис всыпал в напиток сахар и сливки и поднялся на ноги, держа чашку дымящегося кофе в руках. Он сделал осторожный глоток и резко фыркнул.
– Я не знаю, – улыбнулся он.
Заметив удивленное выражение моего лица, он протянул мне кофе и добавил:
