Роуса невольно смеется, заражаясь его простодушной оживленностью.
Пьетюр прячется за угол дома, а Роуса поднимается по тропинке к полю. Завидев Йоуна издалека, она окликает его и машет. Он утирает лоб рукавом, машет ей в ответ и продолжает работать. Да, Пьетюр отлично знает ее мужа, и Роуса подавляет странное чувство, до нелепости похожее на ревность.
Когда Йоун разворачивает плуг в другую сторону, она жестом подзывает Пьетюра. Он взбегает на вершину холма и, минуя Роусу, хлопает ее по плечу. На мгновение у нее перехватывает дыхание.
Пьетюр неслышно, как крадущаяся кошка, подбирается к Йоуну, следует за ним с десяток шагов и лишь потом с громким возгласом набрасывается на него со спины. Вместо того, чтобы прочитать ему гневную отповедь, Йоун хохочет – такого глубокого, заливистого смеха Роуса не слышала от него уже две недели, – играючи толкает Пьетюра на землю, тут же помогает ему подняться и похлопывает по спине. Даже издали заметно, что лицо его так и лучится радостью.
Роуса вспоминает, как они когда-то смеялись вдвоем с Сигридюр. Никто на свете не знает ее лучше мамы – разве что Паудль. На нее накатывает привычная тоска по дому. Когда ляжет снег, уехать будет уже невозможно.
Она до боли стискивает в кармане холодную стеклянную женщину. Затем, внезапно решившись, бежит вниз по склону.
Запыхавшись, она добирается до дома Катрин и уже хочет постучать, но тут дверь распахивается.
– Надеюсь, ты не собиралась обидеть меня стуком, – говорит Катрин, увидев занесенный кулак Роусы. – Входи, входи.
И она подталкивает к гостье миску с какими-то неизвестными зелеными листьями. Роуса пытается отказаться, но Катрин сует миску ей прямо в руки.
– Ты таешь на глазах. Это укрепит твои силы. Я уже слишком стара, чтобы тащить тебя обратно на руках. Ешь.
– Я не голодна, – неубедительно бормочет Роуса, но пробует несколько листьев. Они горчат, но очень хороши на вкус и даже как будто согревают, хоть и сырые. Роуса ест и не может остановиться. Катрин дважды приносит со двора новую порцию и с улыбкой наблюдает за тем, как Роуса отправляет листья в рот один за другим, будто это ее собственная изголодавшаяся дочь.
– Анна тоже их любила. – Катрин склоняется к Роусе и берет ее за руку. – Сразу скажи мне, если почувствуешь что-то неладное. Обещаешь?
Роусу охватывает ужас.
– Эти листья…
– Что ты! Не ядовитые они. Просто ты чересчур бледна. В доме Йоуна… Нет ли там чего-нибудь такого, что аж не по себе становится?
Роуса сглатывает и думает о draugar.
– О чем ты?
– Что ты видела? – резко спрашивает Катрин.
– Ничего, я…
– Скажи мне, Роуса. Непременно скажи. Если там опасное что-то…
– Пустяки, у меня воображение разыгралось. Мне мерещатся звуки.
– Когда? Где? – Катрин придвигается ближе, впиваясь в Роусу широко раскрытыми глазами.
– Обыкновенно по ночам. Они доносятся из запертой комнаты. Но я уверена, что сама же это все и выдумала.
– Запертой комнаты? – Руки Катрин крепче сжимают миску.
– Да, на чердаке. Я… Он запретил мне туда заглядывать.
Катрин садится на место. На лице ее читается беспокойство.
– Чердак никогда не запирался. – Помолчав немного, она встает. – Я сейчас же пойду погляжу.
– Нет! – вскрикивает Роуса. – Нет, нельзя. Тогда он узнает, что я тебе рассказала.
Катрин снова садится, но губы ее плотно сжаты, зубы стиснуты.
– Что, по-твоему… – шепчет Роуса.
– Не знаю. – В лице Катрин ни кровинки. – Ешь давай. Прошу тебя.
Роуса садится и через силу продолжает есть. Студеный ветерок просачивается в щели меж деревянной обшивки. Листья превращаются в безвкусную труху и застревают в горле. Роуса тихонько отставляет миску.
– Пьетюр возвратился. Вид у него довольный.
Катрин вздрагивает, словно просыпаясь.
– Это хорошо. Торговля небось бойко пошла. Нынче датчан к нам приехало полным-полно. А то, я знаю, многие исландцы с Пьетюром ни за что иметь дела не станут.
– Потому что он найденыш?
Катрин кивает.
– Кое-кто считает, что он дьявол. Или что в предках у него был пират, который насильничал над женщинами и убивал детей. Стоит людям увидать Пьетюра, и они сразу думают, что жестокость у него в крови.
– Ничего подобного! – возмущается Роуса, но тут же припоминает, как сжимается что-то у нее в животе, когда она заглядывает в медные глаза Пьетюра, будто вспыхивающие от злости или от радости. Есть в нем нечто звериное, и от этого вся она напрягается, как натянутая струна.
– Однажды Пьетюр сбежал, – говорит Катрин. – Эйидль послал за ним Йоуна, и Пьетюр, когда вернулся, решил остаться с ним.
– Эйидль хотел, чтобы он вернулся? Но Пьетюр говорил мне, что Эйидль – негодяй…
– Эйидль по-прежнему считает Пьетюра своим сыном, несмотря на их вражду.
– Но что стряслось?
Катрин пожимает плечами и отворачивается к огню. Снова, как и в те разы, когда речь у них заходила о Йоуне, Роуса чувствует, что она чего-то недоговаривает.
– Гвюдрун уверяет, что Пьетюр – нелюдь, – бормочет Катрин. – Очень она его боится.
По коже Роусы пробегает холодок.
– А ты? Ты боишься?
– Конечно, нет. – Катрин не смотрит ей в глаза.
– А Анна? Он не трогал Анну?
– Я… Нет. – Но тут Катрин резко умолкает, и на скулах ее подрагивают желваки.
Роуса изучает шершавую кожу своих собственных огрубевших от работы ладоней. Они словно принадлежат другой женщине, которая куда сильней, чем она сама, которая не боится говорить вслух то, что думает.
Катрин кладет на ее руку свою мозолистую ладонь.
– В жизни не все бывает как в сагах.
Роуса улыбается.
– Да, я слишком много всего прочла.
– И я тоже. А поди-ка послушай теперь, о чем мы толкуем! Оно и немудрено, что мужчинам не по нраву грамотные женщины. Если мы станем читать, тогда мужчины будут стирать наши вещи в реке, а мы – на альтинге пировать. Вспомни, как Фрейдис из «Саги об Эйрике Рыжем» прогнала скрелингов[16] и грозилась отрубить собственные груди.
Роуса заставляет себя рассмеяться, и мало-помалу тень, накрывшая их, отступает. Однако время безжалостно, как лезвие серпа, и вскоре ей придется возвращаться в одинокий дом на холме, где ждет ее муж.
Роуса взбегает по холму, но она уже опоздала: шум голосов и оранжевая полоска света, пробивающаяся из-под шторы из лошадиной кожи, подсказывают ей, что Йоун и Пьетюр возвратились.
