Он протянул ей один наушник, и они ехали, сидя бок о бок, слушая его музыку с телефона. Музыка была шумной и однообразной, а разговоры на задних сиденьях, которые она улавливала свободным ухом, угрожающе тихими. Он то и дело спрашивал, знает ли она, кто играет. Она не знала, ведь он ставил старое немецкое техно и перечислял названия берлинских клубов, где услышал того или иного исполнителя, но внутри неё нет-нет да и вспыхивала искорка надежды. Надежды, что, может быть, она всё же заслуживает немножко его внимания, а может быть, как бы самонадеянно это ни звучало, даже любви.
– Где это вино? – спросил Профессор и, вынув наушник из уха, бросил телефон ей на колени. Она вытащила бутылку из пакета и передала ему. Он открутил крышку и сделал несколько приличных глотков. Затем встал, ударяясь коленками, перелез через неё и, повернувшись лицом к сидящим сзади студентам, повис в проходе между рядами, упираясь одной рукой в низкий потолок маршрутки. Те люди, что были в маршрутке, – видели бы вы их лица, – с оскорблённым видом отворачивались.
Передавая друг другу бутылку с вином, недовольные студенты оживились общим весельем, от которого она вдруг оказалась отрезана, как и от разговора, который подслушивала, обернувшись назад, встав на колени и опершись подбородком на спинку сиденья, но смысл слов всё равно до неё не доходил. Очутившись вне поля внимания Профессора так же внезапно, как до этого в него попала, – серая мышка – она и есть серая мышка, – сама не заметила, как одна бутылка вина переместилась из пластикового пакета к ней в сумку.
Она глянула в окно – маршрутка, влившись в поток машин, неслась вдоль леса. Тонкие голые деревья сливались в одно тёмное пятно. Профессор пил, запрокидывая голову, передавал бутылку на задние ряды, где каждый делал глоток, который ей не доставался. Тогда она достала бутылку из своей сумки, скользнула вниз, отвернувшись и спрятавшись за спинкой сиденья, и сделала несколько до отчаянья нетерпеливых глотков, надеясь, что никто этого не заметит. С собой у неё были таблетки, которые она не преминула, запивая вином, проглотить. Мысль о том, что смешивать их с алкоголем не стоит, промелькнула и потерялась где-то на задворках сознания, сменившись сладкой угрозой отомстить кому-то неизвестно за что, навредив только себе.
Когда она в следующий раз выглянула в окно, снова увидела лес, но теперь он поменял цвет из серо-коричневого на тёмно-зелёный и был окружён высоким гофрированным забором. Дорога по шоссе поднималась вверх. В противоположном окне между занавесок то и дело мелькали современные строения, футуристичные автомобильные салоны, броские вывески модных бутиков. Дождь стучал в окно.
Оставшуюся часть пути Профессор провёл, сидя на заднем ряду между девушкой с красными и девушкой с изумрудными волосами. Они переговаривались о чём-то забавном и жевали, запивая вином, купленные в супермаркете чипсы. А она, уткнувшись носом в стекло, оставленная и несчастная, чтобы чем-то себя занять, то и дело отпивала из своей быстро пустеющей бутылки. Алкоголь хотя бы на время давал ощущение покоя, смягчал тревожные мысли, отгонял настойчивое ощущение себя фальшивкой. Она ждала спасительного щелчка в голове, который позволит ей присоединиться к общему веселью, и хорошо, чтобы это произошло поскорее – она боялась пропустить что-то важное из того, что творилось на заднем сиденье, но при этом мысли часто уплывали в сторону дома, хотелось сейчас оказаться в своей комнате над переулком. Она задёрнула занавеску и закрыла глаза.
За время поездки салон почти опустел, и компания студентов могла свободно пить и смеяться. Колёса зашуршали по гравию. Маршрутка затряслась и замедлила ход, подъезжая к конечной остановке. Солнце клонилось к горизонту. Профессор первый пошёл к автоматически открывающейся двери, остальные с глупыми улыбочками на лицах гуськом двинулись за ним по проходу, оставив после себя крошки и пустые обёртки. Она пропустила всех до одного перед собой, собрала мусор с сидений и, поблагодарив водителя, вышла последней, прижимая к плечу сумку с наполовину опустевшей бутылкой.
Клочок асфальта, где маршрутка могла развернуться и поехать обратно в город, заворачивался внутрь, словно раковина улитки. Пустой и брошенной стояла одинокая, зелёная в белёсых разводах остановка. Они оказались в лесу.
– Сколько нам идти? – спросил кто-то самый нетерпеливый из восьмёрки тех смельчаков, кто решился сегодня отправиться за город, кто-то, кто, возможно, больше остальных замёрз или хотел в туалет.
– Минут двадцать до дома, – ответил Профессор, – но сначала я покажу вам пляж.
Свернув направо с закруглённого участка дороги, они вышли на шоссе, где не было пешеходной части, и пошли по обочине. Профессор повёл их вниз по узкой, усыпанной шишками и покрытой ковром из прелых сосновых иголок тропинке. Она шла осторожно, смотря себе под ноги.
Спустившись с пологого склона, они нырнули в смыкающийся над головой сосновый лес, запинаясь о скорченные корни, брели между деревьями, пока не увидели опоясывающий реку песчаный пляж. Деревья росли по кромке речного берега, отбрасывая тёмные отражения на зелёную воду, подёрнутую рябью от усиливающегося ветра. Листья падали и улетали.
– Боже, какая красота! – от неожиданной близости воды в Со проснулся хриплый голос, а в голове наконец раздался спасительный щелчок. – А какая это река?
– Москва-река, – сказал Профессор, – здесь так спокойно, правда? Вдалеке от города. Понимаете?
Дождь на время прекратился. Берег на другой стороне реки то приближался, то удалялся. Река лежала внизу неподвижная, на чёрной и блестящей, как лезвие ножа, поверхности воды с металлическим отливом отражались рыхлые бесформенные облака и нависшие над холмом деревья. Всякий раз, когда Профессор смеялся, низкое небо озарял луч заходящего холодного солнца.
Испещрённый следами песок хранил тысячи отпечатков ног. Перед самым широким участком пляжа на сбитом из тёмных деревянных досок подиуме стоял аккуратный, вытянутый в длину деревянный дом с коричневой крышей, напоминающий ресторанчик в глухой деревушке. Вдоль фасада шли панорамные окна, закрытые балочными ставнями.
Ни с того ни с сего Профессор стал одержим мыслью открыть дом, оказавшийся летним баром, и показать рисунки на стенах – «фрески», как он их называл, сделанные известным художником, который, между прочим, был гением этого места и завсегдатаем бара.
Профессор позвонил кому-то и после короткого разговора, менее чем через десять минут, пришёл молодой человек с большой лохматой собакой. Собака была такая огромная и разумная, как человек. Проникновенно она заглядывала в глаза каждому, кто подходил достаточно близко. Он открыл дверь деревянного дома, вошёл внутрь и одну за одной поднял открывающиеся наружу ставни. В неосвещённых внутренностях дома фрески не произвели должного впечатления, на которое рассчитывал Профессор,
