Тот, кто видел Зееловские высоты, понимает, что они представляют собой серьезное препятствие в смысле топографическом, даже при отсутствии каких-либо укреплений, а они были укреплены чрезвычайно серьезно.
В итоге получилось, что 1-й Белорусский фронт еще бился под этими Зееловскими высотами к тому времени, когда я позвонил Сталину. Сталин, когда я сказал о предполагаемой перемене направления движения двух моих танковых армий, принял это сразу положительно и сказал: “Может быть, сделаем так. У Жукова пока дела идут плохо, может быть, заберем часть войск у него и направим их через вас, пропустим через вас для удара на Берлин в обход, в том же направлении, как вы предлагаете?”.
Но я стал возражать: “Это внесет большую путаницу, я выполню задачу, которую перед собой ставлю, теми войсками, что у меня есть в наличии”. Мне удалось, видимо, убедить Сталина, и соответствующее решение было принято; мне было разрешено повернуть танковые армии на Берлин. И они вместе с общевойсковой армией Лучинского первыми вышли к южным окраинам Берлина, завязали там бои, вторглись в Берлин, встретились с войсками прорвавшего к этому времени Зееловские высоты и тоже вышедшего к Берлину 1-го Белорусского фронта.
В результате была окружена вся группировка войск, находившаяся юго-восточнее Берлина, группировка наиболее крупная, насчитывавшая в своих рядах примерно пятьсот тысяч человек.
Итак, одно кольцо образовалось, когда мы в Берлине соединились с 1-м Белорусским фронтом. Несколько позже, 24 апреля, наши танкисты замкнули кольцо уже западнее Берлина, в районе Бранденбурга, вместе с танкистами 1-го Белорусского фронта, и здесь образовалась вторая окруженная группировка, так называемая армия Венка…
…Вообще, если говорить об этом сражении, то по масштабам оно не имело равных в истории войны. С обеих сторон действовало более трех с половиной миллионов войск. Наши три фронта насчитывали около двух с половиной миллионов человек, а немцы противопоставили нам в этом сражении семьдесят пехотных дивизий.
Пленных было взято в этом сражении четыреста восемьдесят тысяч человек. Если же говорить о потерях, то они, конечно, были тоже значительны. Наш фронт потерял сто сорок тысяч человек за все время операции. Были и большие потери в танках.
Надо сказать, что воевать в условиях, когда противник обороняется в большом, застроенном капитальными зданиями городе, трудно. В этих условиях, как правило, наступающий несет большие потери, чем обороняющийся. Мы потеряли много людей. Мы также имели ощутимые потери в танках.
Много танков было разбито в условиях городского боя. На оперативных просторах, там, где танки могли маневрировать, потери были невелики, а вот в городе, где немцы использовали фаустпатроны, мы теряли много. Потом, правда, уже освоились, стали делать в походных мастерских так называемые защитные экраны…
…В центре Берлина танкисты Рыбалко вышли к Тельтов-каналу, были в трехстах метрах от Рейхстага. Но вообще-то, и об этом пишут даже в солидных работах, возникает иной раз такое ощущение, что это была чуть ли не битва за Рейхстаг. С военной точки зрения это, конечно, просто глупо и неграмотно. Это современная война, а не атака на рыцарские замки, один дом ничего не решает, за один дом два фронта не воюют, это, скорее, символический момент, а не военный. Брали громадный город, а не Рейхстаг.
В период этих боев были свои внутренние сложности. От вас, как от людей, знающих войну, не приходится их скрывать. Когда два генерала берут один и тот же город, вы, наверное, с этим сталкивались на практике, это вносит много осложнений, тем более, если учесть обстановку, горячку боя, нервное напряжение и т. д. Так сложилось и здесь. В армиях, которые были на стыке (наши войска и войска 1-го Белорусского фронта) возникали некоторые недоразумения, споры, дело доходило до достаточно горячих объяснений.
Ну а когда это случалось, там накалялись, конечно, и отношения у командующих фронтами, и я их не хочу рисовать как безоблачные. Они были далеки от этого. В итоге пришлось поставить вопрос о том, чтобы более четко разграничить нам задачу, и Сталин после наших обращений, моего и, видимо, обращения Жукова, сделал разграничительную линию, делившую Берлин пополам и исключавшую ту чересполосицу, которая возникала в ходе боев, которые, конечно, шли неравномерно: люди воевали и без соблюдения разграничительных линий.
Вот в этой обстановке, помню, я позвонил Рыбалко с требованием отвести свои войска от Рейхстага. Ну что говорить, конечно, ему было обидно и трудно этот приказ воспринимать, ему казалось, что вот-вот его войска возьмут Рейхстаг, но тем не менее он выполнил приказ».
В этот момент вдруг подал реплику поэт Безыменский, бывший танкист в армии Рыбалко. Он вспомнил, что когда командир корпуса получил приказ от Рыбалко отходить, он умолял его, чтобы тот сделал вид, что этого приказа не получал: «Я не слышал вашего приказа, товарищ маршал». – «Не могу, – ответил Рыбалко. – Приказ командующего фронтом! Обязан выполнять»…
Впоследствии Конев часто возвращается к событиям, связанным с отводом войск 1-го Украинского фронта за новую разграничительную линию. Он хорошо понимал переживания командарма Рыбалко, который должен был буквально пересилить себя, чтобы выполнить приказ командующего фронтом: каждый, кто воевал, вспоминал Конев, поймет, как трудно было Рыбалко выводить свои войска за установленную линию, ведь они первыми вошли в прорыв, первыми повернули к Берлину, захватили Цоссен, форсировали Тельтов-канал, с окраины Берлина после жесточайших и кровопролитных боев прорвались к его центру и вдруг в разгар последней битвы получили приказ сдать свой участок соседу. Конечно, Рыбалко это решение далось нелегко, но приказ он безоговорочно выполнил.
После войны, уже в 1960-е годы, Конев писал о том, что поправки, сделанные в обозначении разграничительной линии между фронтами, он принял как должное, поскольку они были продиктованы высшими интересами дела. Более того, в силу масштабности задач, которые решала наша армия под Берлином в последние дни войны, перипетии отношений не должны были, по его мнению, оставить никакого осадка у участников: сохранение боевой дружбы и товарищества между фронтами в любой обстановке и при любых обстоятельствах важнее, чем чье бы то ни было личное самолюбие. Уверена, что, несмотря на все переживания, понимали это и командармы Рыбалко и Лучинский.
Войска 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов завершали окружение противника. На выручку окруженной группировке очень напористо рвался генерал Венк, но его части были разбиты и отброшены от Берлина. Генерал Венк не снискал лавров спасителя Берлина и самого Гитлера. 29 апреля войска 1-го Белорусского фронта вели бои уже в самом центре города и подходили к Рейхстагу, к имперской канцелярии.
Командующий обороной Берлина генерал Вейдлинг впоследствии вспоминал, что Гитлер не принял в тот день окончательного решения, но дал принципиальное согласие оставить Берлин и попытаться вырваться из окружения. По мнению Конева, со стороны гитлеровского командования это было не проявлением воли к борьбе, а, напротив, свидетельствовало о растерянности и боязни смотреть правде в глаза.
