не выдать своего огорчения, — как пожелаешь. Я просила Сай, чтобы она смазала твои раны сегодня утром. Она сделала это?
Кривящая губы ухмылка и ехидный прищур начинали меня раздражать.
— Ваша рабыня боится подходить ко мне близко.
— Ты напугал ее? — я нахмурилась.
— Она сама напугалась. Я только смотрел.
— Знаю я, как ты умеешь смотреть, — меня передернуло. — Сам ты тоже не удосужился о себе позаботиться?
Он пренебрежительно повел плечом.
— Мне это не нужно.
Я вздохнула.
— Сядь и сними рубашку.
— Нет.
— Но почему? — от бессилия хотелось топнуть ногой.
— Вы не должны этого делать.
— Ты указываешь мне, что я должна, а что нет? — изумилась я. — Ты подчинишься.
— Но вы же сказали, что не станете меня бить, — его насмешливая ухмылка раздражала меня все больше. — Как же вы меня заставите?
— За дверью стоят двое крепких ребят. Если я прикажу — они силой заставят тебя сделать то, что я велю. — Я выдержала многозначительную паузу, хмуря брови. — Но мне бы не хотелось этого. Поэтому будь добр, сядь и сними рубашку.
Некоторое время мы, словно две неприступные скалы, стояли друг против друга с воинственно скрещенными взглядами.
— Нет, — наконец сказал он уже без улыбки. Серые глаза обожгли холодом. — Зовите своих крепких ребят.
Я вспыхнула от негодования.
— А может, я справлюсь сама? — я шагнула ближе и слегка толкнула его ладонью в живот по направлению к кровати.
И опомниться не успела, как он молниеносным движением крепко схватил меня за руки. Обездвиженная, я замерла от страха, запоздало припомнив, что еще вчера этот человек голыми руками убивал сильных воинов.
— Хотите, чтобы я подчинился, или хотите быть добренькой? — ядовито прошипел он, опасно близко склоняясь к моему лицу. — Выбор за вами.
— Отпусти, — голос внезапно охрип от страха.
— Заставьте меня, — злая усмешка плыла перед глазами.
Губы задрожали: страх неожиданно исчез, уступая место обиде.
— Я хотела помочь тебе. Хотела как лучше.
— И вы знаете, что для меня лучше?
— Хотела узнать. Но ты не позволяешь мне.
— Я скажу вам, моя добрая госпожа, — он склонился еще ниже, почти касаясь лбом моего лба. — Лучше мне было умереть на Арене. И это почти случилось, да только вмешались вы.
Опешив, я даже позабыла, что он держит мои руки, словно в тисках.
— Ты хотел смерти?
Он молчал, прожигая меня стальным взглядом, в котором не осталось уже ни капли насмешки.
— Но почему тогда ты просто не дал себя убить? И вместо этого убивал других? Тогда кто-то другой победил бы вместо тебя, и возможно, получил бы свободу…
— Свободу, — он зло искривил губы. — Все это сказки. А убивал я, потому что мог убивать. Потому что сильнее. Я хотел смерти, а не позора.
— Хорошо, — я сдалась, не в силах понять логику его слов, — я допустила ошибку, купив тебя и не позволив разорвать на части. Но теперь ты не на Арене. Чего же ты хочешь?
Он разжал руки, и я тут же растерла запястья — на моей чувствительной коже могут остаться синяки. Похоже, мой вопрос его озадачил. Я ожидала, что теперь он наконец-то заговорит о собственной свободе, но огонь в серых глазах неожиданно погас, и он опустил взгляд.
— Ничего. Я не хочу ничего. Я вел себя недостойно, госпожа. Вы вправе меня наказать.
Он безразлично опустился на колени, стянул через голову рубашку и склонился передо мной.
Перемена в его настроении потрясла меня.
— Я не знаю, как с тобой говорить. К чему мне тебя наказывать? Я всего лишь хотела смазать твои раны, как велел лекарь. Но ты не слушаешь.
Он молча поднялся, опираясь на руки, и сел на кровать. В полнейшей растерянности я развернула пакет с мазями и, путаясь в пузырьках, нашла нужный. Дрожащими пальцами смазала ожоги — сегодня они не стали выглядеть лучше. Несколько волдырей на спине лопнули — видно, когда он ворочался во сне, — и кровавой коркой прилипли к ране. Я не смогла сдержать судорожного вздоха.
Джай, как и прежде, ни разу не шелохнулся, снося болезненную процедуру, и закончить с ранами на его торсе я смогла довольно быстро. Места растяжений возле суставов сегодня опухли гораздо заметней, и я не пожалела целебной мази, втирая ее в плечи и локти. Невольно всплыла перед глазами жуткая картина на Арене, когда я видела оторванные от живого человека конечности. Меня замутило.
И этого он желал?
У него было красивое тело, несмотря на уродливые шрамы, щедро усеивающие бледную кожу. Страшно подумать: не помешай я казни на Арене, его бы разорвали на части! Какое безумие…
Хотелось бы мне, чтобы и у Диего оказалось такое же красивое тело… От глупой мысли меня бросило в жар.
Обмазывая израненное запястье, я поймала себя на том, что невольно вожу пальцами вдоль застарелых шрамов, и отдернула руки, как от огня. Грудь Джая вздымалась высоко при каждом вздохе — он явно нервничал, хотя и пытался этого не выдать. Скользнув взглядом вниз, я смутилась еще больше: свободной рукой он старался прикрыть недвусмысленную выпуклость на штанах.
— Дальше сам, — я поспешно сунула ему в руку пузырек и стремительно направилась к выходу. В дверях задержалась и добавила, не обернувшись: — Когда узнаешь, чего на самом деле хочешь, скажи мне. Быть может, я смогу это исполнить.
====== Глава 8. Иллюзии ======
Я мёртв, но я живу,
Я играл роль, которая была мне дана.
Меня выгнали из Рая,
Но я уже привык.
Каждый день — это битва
Rasmus, Paradise
Просто ждать, не зная чего — невыносимо. Находиться в полном одиночестве взаперти — невыносимо.
Я к этому не привык. У Вильхельмо я никогда не был один, кроме случаев, когда попадал в пыточную, наказанный за своеволие. Даже в последние дни перед Боем я мог видеть сквозь прутья решетки своих собратьев.
Бывших собратьев. До сих пор, когда перед глазами встает испуганное лицо Аро, во мне вспыхивает ненависть к этим ублюдкам. Не жалею ни капли, что все они мертвы. Все, кроме Вильхельмо…
Пытки Вильхельмо были не столь изощренны, как это томительное ожидание. Неизвестность.
Так поступила и та… Выждала время, втерлась в доверие, приласкала, а затем утопила меня в боли. Не только физической, но и душевной. Получив безграничную власть, женщины умеют ломать похлеще мужчин.
Понимаю, чего хочет добиться эта. Уничтожить мою волю. Подчинить меня не силой — нет, такая игра ей, похоже, неинтересна, — а прикормить, приручить, как молочного щенка, воспитать благодарность и преданность.
Только я ей не щенок. Слишком долго меня разрушали, чтобы во мне осталось хоть что-то живое. Как бы ей не пришлось
