щелкающего огня.
— Красиво, — сказала я не про огонь, а про украшенную свечами и еловыми лапами белую каминную полку.
По обе стороны между камином и окнами на стене висело по длинному шведскому гному. Даже на столешнице стоял букет из красных ягод — знаменитый рождественский букет, а на подоконниках красовались огромные красные цветы в горшках — пуансеттии, в этом году я тоже купила себе маленький квартирный вариант, а тут куст поднимался до середины высокого окна. Перила лестницы завивали гирлянды с огоньками, горящими даже сейчас днем. С потолка свисали сверкающие снежинки.
— Как можно было уехать от такой сказки? — сказала, глядя на елку под три метра, над которой оставалось место для огромной звезды.
В унисон с моим вопросом прозвучала просьба к компьютерной системе дома зажечь для нас елку.
— Мы больше не встречаем Новый год дома. Причину понимаешь… Мать только для… — Гай замялся. — Ребенка дом украшает. Они двадцать пятого декабря Рождество справляют шумной компанией.
— Вы католики?
— Нет, просто сумасшедшие.
Гай сунул пакет с продуктами в холодильник, не разбирая.
— Чего тебе хочется? — спросил, когда я встала по другую сторону кухонного островка.
— Из еды?
— Нет… Могу предложить чай с печеньем, если голодная. Я так… Вообще… Есть сауна, можем включить. Можем просто фильм посмотреть. В подвале кинозал. Можем погулять сходить, если тебе хочется немного померзнуть перед сауной.
— В сауне тоже камеры?
— Ты серьезно спрашиваешь?
— А почему нет? — вздернула я подбородок.
— Нет, как и в спальнях, кроме детской. Только окна на сигнализации. Куда смотришь?
А я смотрела на стену с портретами — в основном Георгины в разных красивых платьицах. Были и общие. С родителями. И даже с Гаем. С одним.
— А вы с сестрой очень похожи, — обернулась я к нему. — Офигенно, как… Одно лицо просто. А ты на мать похож. Говорят, это приносит сыновьям счастье.
— А девочки должны на пап походить по твоей логике?
— Так говорят, — опустила я глаза.
— Выходит, я исключение из правила.
— Тогда, — подняла я глаза. — Пусть тогда Георгина будет исключением, только со знаком плюса.
— Не получится. Она-то на отца похожа, копия.
11. Обормот
— Да не скажи, на мать… — начала я бодро, а закончила на “ять”, моргнула и замолчала.
Это был самый тяжелый взгляд за наше полусуточное знакомство. Под его тяжестью я села — на стул, по счастливой случайности оказавшийся поблизости. Ох, я тупая… Нет, зацикленная — на себе. Я же половину его слов пропустила мимо ушей, а мимику игнорировала, видя лишь маску драматического актера, который решил залезть бабе в трусы через душу.
— Как так получилось?
— Гены, — ответил Гай и отвернулся, но я тут же послала ему в спину вопрос:
— Я не о том, ты понял…
— Она чудом выжила. Мужики говорят, просто чудом… Когда распиливали железо, не верили, что действительно слышат детский крик, — отвечал Гай спиной, сгорбленной. — Потом мать психанула. Типа, все омские врачи тупые, потому что никакое автокресло не способно уберечь младенца от травм. Самолетом лететь побоялась, поехала поездом в Москву. Отца погнала параллельно на машине — двое суток в пути, но он доехал живым, пусть и полумертвым. А мне сказал перед отъездом, раз решили, что вы достаточно взрослые, чтобы родить ребенка, ну будь теперь достаточно взрослым, чтобы самостоятельно похоронить жену… Мне было двадцать, и я совершенно не чувствовал себя взрослым… Я был на третьем курсе, и единственное, что я вычеркнул к тому времени из жизни, были ночные тусовки.
— Я о другом спрашиваю…
Он обернулся.
— Она сказала, что девочка без матери расти не может. Ей всего сорок. Они уедут из Омска и никто никогда не узнает правду. Я выписал доверенность, а отчества у нас одинаковые. Остался один на два года заканчивать учебу, параллельно помогал отцу переводить бизнес в Питер. Москву они не потянули. Собственно вот и все…
— Ты отдал ребенка…
— Я был ребенком, Полина.
— А теперь?
— Теперь поздно. Она в школу пошла. Она зовет бабушку мамой. Все…
— И ты смирился?
Я задала вопрос шепотом, а он ответил криком:
— Это данность! Чего ты не понимаешь? Мать сказала, устраивай свою жизнь.
— И?
— Устраиваю. Не заметила? Чаю хочешь?
Хотелось водки — вот реально, и потом постучать себе по кумполу — дура, ой дура… — Долго же у тебя взяло…
— Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Чай будешь с курабье? Ты же не на диете? Я уже спрашивал…
— Да что угодно… Ты всем девушкам рассказываешь про дочь? — спросила я снова спину, когда Гай открыл дверцу кладовки с аккуратненькими полочками, забитыми всякой всячиной, как сейчас моя голова.
— Тебе первой. Больше никому не предлагал отношений. Но ты никому, поняла? — сказал, повернув голову, вывернув шею на сто восемьдесят градусов.
— Не предлагать отношений больше? — прыснула я и закрыла ладонью рот, словно из него могло вылиться что-то более значимое, чем смех.
— Ты меня поняла…
Вот ведь загнул! Да какое там… Поняла… Я так хорошо понимала его все это время, божечки…
— Никому ни слова, — пояснил Гай, опершись обеими руками на гранитную столешницу.
— Даже маме? — уже смеялась я в открытую.
— Даже моей… — великолепно выкрутился Гай.
— Гай, это ужас…
— Это моя жизнь.
Я и сказала — ужас, а я плакалась маминой подруге про свою судьбу. Да у меня все в шоколаде! Было… До встречи с Георгием Георгиевичем.
— И ты мне предлагаешь к этому кошмару присоединиться? — схватила я печенье, как только вазочка приземлилась на стол рядом со мной. Сожру всухомятку, а что? Это не самое страшное в жизни, вы же понимаете…
— Мать сказала, что ни одна женщина не полюбит чужого ребенка, так что она еще и уберегла мою будущую избранницу от трагедии…
— Я не твоя избранница, — отозвалась я с полным ртом.
— Кто знает… — ответил он пустым ртом.
Действительно пустым — из него, надеюсь, все вывалилось — хватит, я уже под завалами из его слов еле дышу. Мне добавки не надо! Не надо, не надо… Он понял мой умоляющий взгляд и
